– Я проводила научный эксперимент, чтобы выяснить, до какого предела Санья будет терпеть.

Это была наша последняя пробежка на Сене. Светлана сказала, что можно попробовать одновременно бегать вдоль Дуная, когда она будет в Белграде.

* * *

Светлана не уставала напоминать мне про сбор вещей, но у нас тут же находилась новая тема, которую мы еще не обсудили. И так – до двух ночи.

– Тебе реально пора собираться, – сказала Светлана. – Разбуди меня, когда будешь уходить.

Сборы я закончила только к четырем. Потом вышла на балкон, закурила и стала разглядывать музей, размышляя, простоит ли он еще тысячу лет. Через сколько лет его здесь больше не будет? Я в последний раз залезла в Боянину ванну на декоративных ножках, надела новое, матросской расцветки платье на пуговицах, которое подарила мать, выпила чашку «Нескафе» и поела хлеба. Без десяти пять я похлопала Светлану по плечу. Не успела она встать с постели, как тут же обнаружила, что я забыла спортивный свитер и книжку.

– Как следует подумай, что ты еще не взяла? – сказала она.

– Если что-нибудь найдешь, просто выкинь, – ответила я. – В Италию ничего с собой не тащи.

– Не забудь позвонить мне в Белград.

Она помогла мне втащить в лифт чемодан, и я задвинула гармошку разделяющей нас решетки. Лифт стал опускаться всё ниже и ниже.

На улице пахло ранним утром. Мимо проехала зеленая уборочная машина, разбрызгивая воду и подметая тротуар.

Практически тут же появилось и мое такси, белый «Рено».

– Селин! – раздался голос с небес. На балконе стояла Светлана в Боянином кимоно. – Ты забыла тапки! – она кинула с балкона мои сланцы в пакете из «Монопри». Они едва не стукнули по голове открывавшего багажник водителя. Когда такси отъезжало, Светлана всё еще махала мне рукой.

– До свидания! – кричала она по-русски. – До свидания!

* * *

Появилась стюардесса с прессой. Все взрослые вокруг сидели с газетами в руках. Я тоже взяла одну. Из «Геральд Трибьюн» я почерпнула, что в Берлине искусственно оплодотворили слониху Кику четырех с половиной тонн весом. Сперму взяли у двух слонов, и никто не знал наверняка, кто именно – отец, но зоологи склонялись к отцовству Джамбо из Кливленда. Сперму Джамбо доставили в Берлин в маленьком термостате, который в аэропорту досматривали вручную, поскольку рентгеновские лучи убили бы сперматозоидов. Так вот, значит, о чем пишут в газетах.

Кроссворд назывался «Зооропа». «Азиатское млекопитающее в Булонском лесу?» Да это же про меня. Я почувствовала руку на своем плече и, подняв взгляд, увидела человека в очках, привязанных к голове розовым шнурком.

– Если понадобится помощь, спрашивайте, – сказал он. – Я уже всё разгадал.

* * *

Оглядываясь на свое прошлое, можно просто известись. Да что с тобой такое? – хочется спросить молодую версию себя, тряся ее за плечо. Если бы я так поступила, она бы, пожалуй, расплакалась. Я, может, и сама бы расплакалась. Это было бы похоже на одну из книг Маргерит Дюрас, которую я пыталась читать в квартире у Светланиной тетки.

Elle pleure.

Il pleure.

Ils pleurent, tous les deux[54].

* * *

На пересадке в Брюсселе я бóльшую часть времени провела в дьюти-фри, избавляясь от последних франков. Я подумывала о подарке Ивану, но не могла решить, что покупать. Там давали бесплатно попробовать Кампари. Я попробовала. Так и не поняла, кому может прийти в голову пить напиток c таким вкусом. Мысль о галстуке для Ивана какое-то время казалась мне невероятно забавной. Я поглядела на галстуки, пытаясь выделить самый изящный.

В зоне посадки я села лицом к окнам и попробовала читать «Иродиаду» Флобера. Дальше первого предложения было не продвинуться: «Махэрусская цитадель возвышалась – на восток от Мертвого моря – на базальтовой скале, имевшей вид конуса»[55]. Я перечитывала его снова и снова, но оно оставалось для меня лишенным смысла. За окном грузчики перебрасывали багаж, словно кипы сена. Я понимала – мне стоит думать о том, что я скажу Ивану. Но откуда должны взяться эти слова – из моей головы или извне?

Почти все вылетающие будапештским рейсом были мужчины в костюмах, кроме женщины с дочкой, которых отличала одинаковая суровая линия рта, и еще парня с гитарным футляром – он, казалось, спит стоя, а его обросшее угрюмое лицо выглядело как будто знакомым. В самолете я снова его увидела, когда искала свой ряд. Он по-прежнему спал, на сей раз – сидя.

После взлета прошла всего пара минут, а мы уже пересекали границу с Германией. На экране белый самолет летел одновременно над Бельгией, Голландией и Германией – бизнес-класс носом уже почти в Кельне, а остальной самолет мешкает в Льеже, задевая крылом Херлен. Европа такая маленькая. Странно, что люди воспринимают ее столь серьезно.

Я взяла венгерский самоучитель, прочла текст о какой-то тетушке Маришке и запомнила фразы «У меня болит голова», «Сильно болит» и «Жутко болит».

После текста шли вопросы бинарного типа, по-венгерски они назывались вопросами «да-нет». Да, тетушка Маришка страдает ревматизмом, да, она считает Будапешт городом красивым, но шумным, да, она предпочитает коньяк зимней салями.

– Привет, – услышала я американский голос. Я подняла взгляд. Это был тот угрюмый нарколептик. – Ты из программы Питера? – вот где я его видела – на установочном собрании. Его звали Оуэн. Он спросил, как я собираюсь ехать к Питеру.

– Меня встретит друг.

– Он тоже из программы?

– Не совсем.

– Мне просто кажется, что Питер в аэропорт не приедет. Он сказал, что, может, приедет, но предчувствие у меня не очень.

– Да, – кивнула я.

– Может, вместе возьмем такси? – спросил Оуэн.

– Я, наверное, поеду с другом, – ответила я. Повисла пауза. – Может, он тебя тоже подвезет, – сказала я, поскольку других вариантов, похоже, не было. Капитан объявил о снижении. Оуэн отправился на свое место. Мы снова встретились в очереди на паспортный контроль. Оказалось, Оуэн тоже занимался русским и в течение года преподавал английский в Сибири. Я спросила, каково это. Холодно, ответил он.

– Питера не видно, – сказал Оуэн, проходя следом за мной через турникет. А Иван стоял. Он читал какой-то роман в мягкой обложке. В его руках книжка смотрелась крошечной, почти исчезающей. Он загорел и внешне отличался от образа в моей памяти, но в то же время его ни с кем было не спутать. В приливе счастья вместо «привет» я сказала «спасибо».

– Что читаешь? – спросила я, похлопывая его по плечу. Он поднял взгляд и улыбнулся. Книга оказалась «Шуткой» Кундеры.