— Они тяжёлые, жутко тяжёлые оказались, — заныл Мартын. — И конь норовистый, я таких бешеных ещё не видал.

Наследник довольно улыбнулся.

— В общем, на втором круге я свалился и сразу же хотел в церковь поехать, свечку за спасение души грешной поставить. Поставлю ещё.

— Тем не менее вы не только не отправились в церковь, но и каким-то макаром умудрились прийти к финишу первым, — не отставал Ушаков.

— Да, когда я из-под санок выбирался, пока слуги их выравнивали да коня бешеного успокаивали, подскакивает эта... этот в голубой шляпке, хвать меня за шиворот, бац кулаком по зубам — и на моё место. Я ему в спину ещё пожелал закончить гонку в ближайшей канаве.

— А вы же взяли его санки.

— Так и было. — Он вытер рукавом нос. — Чёрный одноглавый орёл в короне с длинным крестом в лапах.

Ушаков кинул взгляд на Толстого, тот кивнул.

— А пока вы ехали, его видели?

— Куда там, улетел шибче ветра. Только ледяное крошево облачком взметнулось.

— Неужели даже спина его ни разу впереди не мелькнула? — усомнился Толстой.

— Не видел. Вообще никого не было. А может, были, вдоль дороги слуги стояли, чьи-то сани из сугроба вытаскивали, кто-то лошадку ловил, рядом карета стояла большущая такая, и вторая зелёная, поменьше, уже на финише повстречалась. Да я и не знал, что первым иду. Эти три круга совсем ума лишили. И парню этому на санках цесаревича куда деваться? Путь-то один. В общем, когда к финишу подлетел, народ на дорогу высыпал, лошадку мою остановили, меня из саней вытащили — и ну качать. Только тогда и уразумел, что победил.

— На чужих санках победил?! — Цесаревич был в ярости.

— Получается, что в санках цесаревича всё же находился Загряжский. Кто-нибудь из здесь присутствующих во время соревнования ещё, забирался в санки цесаревича? — задал главный вопрос Ушаков.

В комнате воцарилось молчание.

— Известно, какими санями управляли отсутствующие?

— Уточним. — Толстой стянул парик и невежливо вытер им пот со лба.

Получалось, что в санках наследника находился именно Загряжский. А стало быть, пытаясь похитить великого князя, заговорщики выкрали никому не нужного мальчика.

Положительная сторона происшествия заключалась в том, что цесаревич жив, здоров и даже не успел что-либо понять и испугаться. Отрицательная — вряд ли поиски десятилетнего Саши Загряжского будут вестись с той же тщательностью, как если бы речь шла о безопасности будущего императора. Да и похитители — как они поступят с мальчиком, когда поймут, что взяли не того? Если же при этом он увидел их лица, судьба его предрешена.

— Какая лошадь была у его высочества? — спросил Ушаков.

— Вороной с белой звездой во лбу, — ответил цесаревич. — А кстати, где он? Его что, правда похитили? Вы не просто так спрашиваете? А куда Яшка, паршивец, смотрел? Вот я ему! — Он потряс в воздухе кулаком. — Яков Смольнин — мой телохранитель. Он за дверью. Допросите его, Андрей Иванович. Нам же уже пора. Перед театром государыня велела быть на обеде в честь победителя. — Он презрительно глянул в сторону Мартына. — Приказываю вам, Мартын Скавронский, разделить награду с хозяином саней, на которых вы финишировали. Или на мои милости можете больше не рассчитывать.

Мартын низко поклонился наследнику престола.

Пётр Алексеевич, подал руку, на этот раз Марии, и возглавил шествие.

Могильщик ждал Ушакова в особняке на Васильевском острове. Особняк был сдан внаём на непродолжительное время, Могильщик спешил.

Пройдя сквозь анфиладу пустующих комнат, Ушаков оказался в огромном, сильно натопленном зале с пылающим, точно адские врата, камином. Камин был выстроен почти во всю стену, напротив него двумя чёрными скалами возвышались массивные кресла, в одном из которых в полуобороте к двери восседал Могильщик. Ушаков видел только профиль, лысый череп поблескивал в свете огня, шея монаха казалась настолько заплывшей жиром, что переход от первого к остальным подбородкам за последние годы сделался почти незаметным. Тем не менее это был именно он, и Андрей Иванович вспомнил ещё одну отличительную особенность душегуба — Могильщик всегда селился вот в таких огромных помещениях, которые покойный государь называл жилищем великанов.

Везде, где бы ни останавливался зловещий монах, он снимал дом или целый постоялый двор, после чего обеденная зала с большим камином превращалась в личные покои Могильщика. Считалось, что жирный душегубец ввиду своей не в меру разросшейся натуры не может находиться в тесных помещениях, но Ушаков этому не верил, полагая, что убивец специально всех путает, а когда понадобится, исхитрится юркнуть в малюсенькую норку, где его не станут искать. Ну, если он, конечно, туда пролезет.

— Неплохо выглядишь, — одобрительно кивнул Могильщик, смотря на огонь.

— Бывало и лучше. — Ушаков занял второе, явно предназначенное для него, кресло. — А что так далеко от крепости, в былые годы, помнится, ты предпочитал облюбованные места?

— Не тереби мои раны, — скривился монах. — Единственный кабак, который бы мне подошёл и который находится как раз под боком у Петропавловки...

— «Медвежий пир», — закончил за него Ушаков. — Обеденный зал там, редко в каком замке увидишь. На стенах охотничьи трофеи, шкуры, головы животных, рога, мебель грубая и тяжёлая, но с нашими молодцами по-другому никак. Не сломают, так прикарманят. Но зато три выхода, что в твоей работе ценно, и камин не меньше этого.

— «Медвежий пир» — это то, что нужно, — блаженно улыбнулся Могильщик. — Кухня там — поискать... Но на этот раз хозяин отказался наотрез. А уж я чего ему только ни сулил. Злыдень.

— Неужели у него так много жильцов? — удивился Ушаков.

— Немного, впрочем, ты прав, я потребовал, чтобы он выселил решительно всех. В моей работе свидетели крайне нежелательны. Но он сказал, что его заведение облюбовали какие-то казённокоштные студенты, друзья его сына по академии. Мол, ради их «учёных собраний» он нынче и держит это место. Кроме того, каждый четверг Кочергин добровольно наложил на себя епитимью кормить у себя городскую голытьбу и не хотел бы лишать столь «ценных» клиентов привычной трапезы.

— И что же, тебе не привыкать выживать конкурентов? — рассмеялся Ушаков.

— Вот именно, я ему тоже сказал поначалу, что готов взять и тех и других на себя, что переговорю со студентами, угощу их чем-нибудь эдаким, чтобы они не обижались. Да и нищим кошелька не пожалею. Собственно, я был готов применить и угрозы, в разумных, конечно, пределах, а потом Рональд — мой слуга, показал мне это местечко, и я немного оттаял. Согласись, хлопотно в моём возрасте бегать за студентами...

Ушаков кивнул.

— Что же до отдалённости моей нынешней халупы от крепости, так я в любом случае рассчитываю убраться из столицы ещё до ледохода, так как, пока лёд не пошёл, город един, и при наличии экипажа можно исколесить его из конца в конец, не испытывая судьбу в утлых судёнышках. — Он на минуту задумался. — Я вызвал тебя по государственному делу. — Лицо Могильщика казалось неподвижной бронзовой маской, отблески огня усиливали это впечатление.