– Я ищу вашего сына, Лео. Это адрес, по которому он зарегистрирован.

– Его нет дома.

– В таком случае я хотел бы попросить вас о помощи. Позвоните ему, пожалуйста. У вас ведь есть его номер? Передайте, что я хочу поговорить с ним.

Женщина, державшаяся за ручку двери, внимательно рассматривала его тем же констатирующим взглядом, говорившим: мне не нравится твое присутствие, но ты не выбьешь меня из колеи, потому что если ты, как и я, видел и пережил все, то знаешь: никто и ничто не сможет больше поколебать меня. Или это всего лишь маска? Не потому ли она сидела впереди? Потому, что уехала от мужа, который едва не убил ее – и снова оказалась в положении жертвы, которую избивают, осталась наедине с убийственным осознанием того, что трое ее сыновей – особо опасные преступники и им предстоит провести несколько лет в разных тюрьмах? На того, кто держит свои эмоции при себе, не делится ими с другими, не подействуют осуждающие взгляды. Такого не ранить, он не упадет.

– Ваши люди были здесь вчера днем, назавтра после его выхода из тюрьмы, забрали его для допроса, заодно перевернули мой дом вверх дном. А теперь что? Его в чем-то подозревают?

Сейчас она снова вела себя так же. Не кричала, не захлопнула дверь, даже не потребовала предъявить полицейское удостоверение или другие документы – просто рассматривала его, говорила ровным голосом, пытаясь выяснить, что происходит.

Отказывалась падать.

– Если бы я намеревался арестовать вашего сына, я не явился бы сюда один – ваш дом окружили бы вооруженные полицейские, чтобы обезвредить человека, которого мы классифицируем как «очень опасен». Поэтому вы, конечно, понимаете, что официальное расследование пока не начато. Сейчас я не полицейский. Я позвонил в вашу дверь как частное лицо.

Ранний апрель, поздний вечер – довольно холодно для легко одетого человека, стоящего в дверях. Но она обхватила себя руками не потому, что замерзла, в этом Бронкс был уверен.

– Как частное лицо? Тогда я тем более не понимаю, зачем вам надо, чтобы я связалась с ним. Вряд ли вы вдруг стали близкими друзьями.

Он смотрел на нее. Он понимал ее.

Хорошего ответа у него нет.

Потому что этот скоропалительный визит касался не ее сына, а совершенно другого человека – его собственного старшего брата, единственного оставшегося в живых члена их семьи.

Бронкс все еще надеялся, что его брат не связан с вооруженным ограблением. Надеялся как-нибудь дотянуться до Сэма, помешать ему участвовать в затеянной Лео Дувняком продаже оружия. Не допустить, чтобы брат снова получил пожизненный срок.

– Вот что, Бритт-Мари… Кстати, можно я буду называть вас Бритт-Мари? Если я не свяжусь с вашим сыном, если мы с ним не сможем достичь какого-нибудь соглашения, то последуют неприятности куда серьезнее тех, что доставил вам вчерашний обыск, когда речь шла всего лишь о подозрениях. После того как ваш сын совершит тяжкое преступление, которое он, как мне точно известно, намерен совершить, разверзнется настоящий ад.

– Нет. Вам нельзя называть меня Бритт-Мари. Потому что вы меня не знаете. Знали бы – понимали бы, что я не могу вам помочь. Я его мама. Я не буду помогать вам арестовать его.

– Вы не будете помогать мне арестовать его. Вы поможете мне предотвратить арест.

Он лгал, снова. Надо было заставить ее поверить, что полицейский, стоящий сейчас перед ней, пытается предотвратить арест ее сына. Он лгал ей ради Сэма, точно так же, как солгал другой умной женщине да к тому же великолепному детективу. Не хотел бы он еще раз пережить такое: настолько сильно презирать самого себя.

– Прошу вас, доверьтесь мне, Бритт-Мари.

– Я не могу доверять человеку, чьих целей не понимаю.

– Целей?

– У всех есть какая-то цель.

Отчаяние. Движущая сила, извратившая цель. Его собственная мать могла бы стоять вот так и защищать одного из своих сыновей. Но у него нет выбора. Он вынужден все-таки использовать двух других братьев. С их помощью он дотянется до нее. А она дотянется до Лео.

– Замешан еще кое-кто.

– Еще?

– Ваш сын Лео пытается втянуть в дело своих братьев. Тех, кто такого не заслуживает. Он и раньше это делал. Неужели вы хотите, чтобы все повторилось?

– Феликса?

Бронкс смотрел, как его отчаяние становится ее отчаянием. Презрение к себе ширилось, разбухало.

– Вы имеете в виду Феликса? Или нет, я… Винсента? Он…

– Братьев, Бритт-Мари. Это все, что я могу вам сказать.

Ему хотелось крикнуть ей.

«Братьев» означает «моего брата!».

Ему хотелось, но он не крикнул. И тут он увидел, как ее несокрушимость, та сила, что помогала ей выстоять, – оседает. Кажется, он проделал брешь в ее панцире.

– Позвоните ему.

Он протянул ей свой телефон.

– Позвоните, Бритт-Мари.

– Нет.

Она была обессилена. Но достаточно стойка, чтобы упрямо покачать головой.

– Послушайте меня, Бритт-Мари. Вы должны…

– Вы не слышите меня?

И она крикнула:

– Винсент никогда больше не совершит преступление! Я знаю! Я его мать, и я знаю!

Эти слова поднялись откуда-то из ее утробы, из глубины, прошли сквозь него и приземлились далеко-далеко, среди красивых домиков.

– Так что я никогда не буду звонить, подыгрывая вам!

Она взмахнула обеими руками, указывая на дорожку, ведущую к гаражу, и освещенную улочку.

– Уходите. Пожалуйста.

Ее голос больше не был криком, он стал тихим и резким.

– Или вы хотите, чтобы я позвонила полицейским, которые сегодня вечером на службе?

* * *

Двойственное чувство владело им, когда после пары часов бесцельной езды по сельским дорогам и, может быть, первого осмысленного разговора с тех пор, как они стали взрослыми, он высадил отца возле ресторана «Драва». Два чувства одновременно. Ему это не нравилось. Это был не он. Для успеха дела надо избавиться от помех. А сейчас чувства сталкивались и – мешали. Его, конечно, радовало, что Бронкс купился на хитрость, что отец купился. Но когда он потом сидел в машине, поглядывая на ресторан, ко всему прочему добавилось еще кое-что. Ощущение чего-то грязного. Отец, который легкими шагами подошел к стойке, поболтал с владельцем и заказал последнюю перед закрытием чашку кофе, выглядел таким… довольным. Надежда. Вот что он нес в себе. Надежда, которой его старший сын наполнил его – и которую скоро отнимет.

Грязь.

Та же грязь, что и в детстве. Много лет назад отец проделывал подобное с тремя мальчиками: давал надежду и отнимал ее.

Необходимо было, чтобы план сработал. Бронкс должен находиться в двадцати километрах отсюда, когда Лео Дувняк завтра ограбит его.