под его кожу, благодаря чему он может держаться в стороне от обязательств, связывающих других людей. Он ни в коей мере не чувствует необходимости доказывать себе или своим ближним, что его высшее суждение основано на соответствующих достоинствах. Он не только холостяк, но и психически стерилен. Он владеет искусством распространения слухов о своей важности, но ни один памятник не свидетельствует о его деяниях. Он играет в эту глупую игру совершенно бессознательно, а потому сны пытаются донести это до него окольным путем, в соответствии с древней поговоркой: Ducunt volentem fata, nolentem trahunt (Желающего судьба ведет, нежелающего – тащит). Панибратство с Наполеоном или дружеские отношения с Александром Македонским – как раз то, о чем может мечтать человек с комплексом неполноценности, убедительное доказательство скрытого величия. Это истинное исполнение желаний, предвосхищающее заслуги в отсутствие добродетелей, которые могли бы к ним привести. Но почему, спросит читатель, сновидения не могут прямо и открыто заявить об этом, без всяких ухищрений, которые только вводят в заблуждение?

510 Меня нередко спрашивали об этом, да и сам я не раз задавал такой вопрос. Меня часто поражает, как ловко сновидения избегают определенных тем или обходят главное. Фрейд предполагал существование особого фактора, так называемого «цензора», призванного искажать сновидческие образы и намеренно делать их неузнаваемыми или сбивающими с толку с тем, чтобы обмануть спящее сознание относительно реального предмета сновидения: недопустимого желания. Предполагалось, что, скрывая ключевую мысль от спящего, «цензор» тем самым оберегает его сон от шока неприятных реминисценций. Но сновидение как хранитель сна – маловероятная гипотеза, ибо сновидения часто нарушают сон.

511 Скорее, вместо бессознательного цензора сознание само оказывает «стирающее» воздействие на сублиминальные содержания. Сублиминальность соответствует тому, что Жане называл abais-sement du niveau mental[186]. Это понижение энергетического напряжения, при котором психические содержания опускаются ниже порога сознания и теряют качества, которыми они обладают в своем сознательном состоянии. Они утрачивают свою определенность и ясность, а связи между ними, прежде рациональные и постижимые, приобретают аналоговый характер. Данный феномен можно наблюдать во всех сноподобных состояниях, будь то вызванных усталостью, лихорадкой или интоксикацией. Однако как только напряжение возрастает, они становятся менее сублиминальными, более определенными и, следовательно, более сознательными. Нет никаких оснований полагать, что abaissement препятствует обнаружению недопустимых желаний, хотя может случиться так, что недопустимое желание исчезает вместе с меркнущим сознанием. Сновидение, будучи по существу сублиминальным процессом, не способно породить четкую мысль. Это возможно только в одном случае: если оно перестанет быть сновидением, мгновенно став сознательным содержанием. Сновидение не может не опустить все те моменты, которые особенно важны для сознательного разума. Оно предъявляет нам «периферию сознания», подобно слабому мерцанию звезд во время полного солнечного затмения.

512 Символы сновидений по большей части представляют собой проявления той области психического, которая находится вне власти сознания. Смысл и целенаправленность отнюдь не являются прерогативами сознательного разума; они пронизывают всю живую природу. Между органическими и психическими образованиями нет принципиальной разницы. Как растение порождает цветок, так и психика продуцирует свои символы. Любой сон свидетельствует об этом процессе. Посредством сновидений, интуиции, позывов и других спонтанных событий инстинктивные силы влияют на сознание. Будет ли результат такого влияния положительным или отрицательным, зависит от фактического состояния бессознательного. Если оно содержит слишком много того, что должно быть сознательным, его функция искажается; появляются мотивы, основанные не на истинных влечениях, но обязанные своей активностью тем, что они оказались в бессознательном в результате вытеснения или пренебрежения. Они как бы накладываются на нормальную бессознательную психику и искажают ее естественную символическую функцию.

513 По этой причине психотерапевт, интересующийся причинами расстройства, обычно начинает с того, что добивается от пациента более или менее добровольного признания всего того, что не нравится пациенту, чего он стыдится или боится. Это похоже на церковную исповедь, которая во многом предвосхитила современные психологические методы. На практике, однако, всепоглощающее чувство неполноценности или слабости может привести к тому, что столкновение с еще большей темнотой и никчемностью будет существенно затруднено или вообще невозможно. Посему я часто нахожу целесообразным сначала привить пациенту позитивный настрой, обеспечить ему фундамент, на котором он мог бы стоять, прежде чем мы приблизимся к более болезненным открытиям.

514 Возьмем в качестве примера сон о «самовозвеличивании», в котором сновидец пьет чай с английской королевой или состоит в дружеских отношениях с папой римским. Если сновидец не страдает шизофренией, практическое толкование символа во многом зависит от состояния его сознания. Если он явно убежден в своем величии, показано угнетающее воздействие; если же речь идет о черве, уже раздавленном чувством неполноценности, то дальнейшее понижение ценностей будет граничить с жестокостью. В первом случае рекомендовано редуктивное лечение; на ассоциативном материале легко показать, насколько неуместны и инфантильны намерения сновидца, а также в какой степени они проистекают из инфантильных желаний быть равным своим родителям или превзойти их. Во втором случае, когда всепроникающее чувство никчемности уже обесценило все положительные стороны, показывать сновидцу вдобавок ко всему, насколько он инфантилен, смешон или даже извращен, абсолютно неуместно. Такая процедура только усилит его чувство неполноценности, а также вызовет нежелательное и совершенно ненужное сопротивление лечению.

515 Не существует некоего универсального терапевтического метода или универсальной доктрины, ибо каждый человек, который обращается за лечением, уникален, как уникально его состояние. Я помню одного пациента, лечение которого заняло девять лет. Я видел его всего несколько недель в году, так как он жил за границей. С самого начала я знал, в чем его подлинная проблема, но видел, что даже малейшая попытка приблизиться к истине вызывала бурную защитную реакцию, угрожавшую разрывом наших отношений. Нравилось мне это или нет, но я был вынужден делать все возможное, чтобы поддерживать нашу связь, и следовать его настроениям, подкрепленным снами, хотя они уводили нас в сторону от центральной проблемы, которую, согласно всем разумным ожиданиям, мы должны были обсуждать на сеансах. Ситуация зашла так далеко, что я часто обвинял себя в том, что ввожу своего пациента в заблуждение, и лишь то обстоятельство, что его состояние медленно, но явно улучшалось, удерживало меня от того, чтобы раскрыть ему правду.

516 На десятом году, однако, пациент объявил, что излечился и избавился от всех симптомов. Я был удивлен и усомнился в его словах, ибо теоретически он был неизлечим. Заметив мое удивление, он улыбнулся и сказал: «Больше всего я благодарен вам за неизменный такт и терпение, которые вы проявили, помогая мне обойти болезненную причину моего невроза. Теперь я готов