– Даша, я съезжу в лавку Саввы Первушича? Отрок вчера прибегал от него, сказывал, что новые ткани привезли. Посмотрю, может, что интересного есть. – Екатерина старательно прятала глаза, разглаживая завернувшийся уголок бархата в альбоме с образцами тяжёлых тканей. Тех, что мы предлагаем на душегреи и зимние наряды. Ушки моей помощницы алели от смущения. Она купчиха – ложь в их сословии за грех тяжкий почитается.

«Люб он тебе, Катя?» – пишу на досочке.

 Подруга вспыхивает ещё сильнее и мелко кивает, стараясь смахнуть слезинку смущения с ресниц. Ничего удивительного в том, что купец нравится Екатерине, нет. Интересный мужчина лет тридцати, успешен в торговле и внешне хорош: высокий, крепкий, русые волосы и ухоженная бородка крупными волнами золотятся, открытый взгляд темно-серых глаз приветлив, улыбается охотно.

Вернее, раньше улыбался. Три месяца назад в послеродовой горячке за два дня сгорела жена купца, оставив его с сынишкой пятилетним и новорожденной дочуркой. Какая уж тут радость? Катя моя и раньше на купца засматривалась, но без надежд и притязаний. А как узнала, что Сава овдовел, то осмелела, в лавку к нему наезжать стала. Со всей скромностью и приличием, исключительно по делу. Но вода камень точит. «Пусть бы сложилось у них по добру жизнь!» – вознесла я молитву светлым богам.

«Поезжай, конечно. И девчонок своих с собой возьми», – пишу. Брови помощницы удивлённо приподнимаются:

– Зачем?

«Катя, Савва вряд ли знает, что ты вдова и у тебя тоже есть дети. Пусть увидит, что вы с ним в равном положении и ты деток любишь», – царапаю я, немного злясь на то, что руны пишут только «печатным» вариантом и нет скорописи. Неловко выводить каждый знак отдельно, записки мои выходят словно курица лапой написала. Для себя, в журналах лабораторных, я по привычке и с целью экономии времени на современном русском пишу.

Женщина порывисто обнимает меня.

– Дашенька, откуда в тебе столько мудрости? Юница же совсем… – удивляется она, а потом, хитро глаза прищурив, добавляет: – Когда мы уже вас с Ерофеем Васильевичем оженим?

Я улыбнулась подруге – всему своё время. А по сердцу словно ножом резануло, вряд ли когда-то. Проклятье моё стоит между нами непреодолимо. Похоже, коротать мне век в этом мире старой девой. Хоть и заходят в мастерскую родичи моих клиенток. Кто любопытство потешить – как дева молодая таким делом управляет? Кто флиртовать пытается. Думают, наверное, что если без отцова пригляда, то и нравы у нас лёгкие. Но никто из визитёров мне не нравится. Специально наняла ветерана седоусого, чтобы отгонять таких озабоченных.

Заметила его на лавочке у фонтана. Целыми днями то на солнышке грелся, то в тень перебирался. Приходил с утра и уходил к закату. В одной руке корзиночка аккуратная с припасами на день, другой на костыль опирается. Военная форма без знаков различия всегда была опрятной и отутюженной. Не слишком новые сапоги при любой погоде без признаков пыли и грязи. Веяло от старого солдата гордой уверенностью и чувством собственного достоинства. Понаблюдала за ним несколько дней, потом позвала Дуняшу и пошла знакомиться.

– Доброго здоровья вам, – присели мы с девочкой в книксене. – Позвольте представиться:  Дарья Милановна Грифина, хозяйка мастерской «Стрекозка». – Дуня, озвучивая мои мысли, махнула в сторону ателье.

– Чем могу служить? – неприветливо отозвался ветеран, но привстал с лавки и тоже представился: – Мезислав Жданович Кнур – отставной сотник южнорусской армии.

Мы ещё раз присели в книксене, и я через Дуняшу изложила свою просьбу: хочу нанять его в качестве «пугала» от молодых повес. Конечно же, должность называлась «блюститель порядка». В обязанность входило рычание на зашедших без дела юношей, куртуазные беседы с компаньонками, томящимися в ожидании хозяек, и невмешательство в дела мастерской. К жалованью – пятнадцать грошиков в день – пообещала бесплатный чай с мёдом или вареньем, обед из трёх блюд и часовой полуденный сон в комнате отдыха.

Со старика немедленно слетела напускная суровость, и он без торгов принял моё предложение. Оказывается, около года назад ветеран похоронил жену. Оставаться одному в четырёх стенах сил не было никаких. Тоска такая одолевала, что казалось, сам в гроб лёг. Вот и уходил на весь день к фонтану.

– Тут и няньки с детьми гуляют, и барышни бывают. Когда-никогда кто из служивых заглянет парой слов перекинуться, если возможность есть. Всё среди людей, всё не один. Правда, жестковато на лавке целый день сидеть. Простите, барышни, старика за солдатскую прямоту – седалище не выдерживает. А в кресле день проводить – это по мне, – разоткровенничался бывший сотник, покуда мы не спеша шли к мастерской.

Под нового члена коллектива пришлось спешно делать перестановку. Кресла у нас все изящные, дамские, а для сотника всеобщими усилиями вытащили со склада большое, очень уютное, с высокой спинкой. По-хорошему, перетянуть бы его – обивка сильно потёрлась и кое-где войлок выглядывает, но нам не до того. Набросили покрывало шёлковое, по цвету подходящее, где-то края сметали, где-то тесьмой связали и поставили так, чтобы с улицы был виден наш бравый ветеран и его грозный костыль. 

Больше всего я боялась, что по армейской привычке станет наш охранник советовать «безмозглым девицам», как делами управлять, но нет. Данное мне слово старик держал крепко, хоть иногда тихонько и хмыкал в усы, когда совсем уж не по душе что-то было, но со временем и это делать перестал. А как-то вечером, когда я присела отдохнуть, ожидая деда, Мезислав, видя, что мы в салоне вдвоём, сказал:

– Дарья Милановна, поблагодарить тебя хочу, за то, что к себе позвала. Я ведь в деньгах совсем не нуждаюсь. Только в людях. Поначалу легко согласился, а потом подумал, что под началом девицы служить стыдно будет. Но вижу, как ты ловко управляешься и боярынями, и девками своими. Без крика, без шума, без плети, а слушают тебя, как меня ранее служивые в сотне. – Я плечами пожала, плеть – это не мой метод. Материальный стимул куда более действенен. Но ветеран продолжил. – Вот ещё что спросить хотел… Нельзя ли мне угол у тебя снять? Живу я неблизко, каждый день ходить тяжко, да и зима скоро. А ночью я бы и за домом присмотрел. Всё равно сплю плохо.

«Тётенька, дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде», отчего-то вспомнилось мне, хоть я и не была против того, чтобы ветеран при мастерской жил. Места в доме много. Жалко, что ли? Вон часть склада отгородить, уютную комнату обустроить – и пусть живёт человек. Мы присмотрим за стариком, всегда накормим горячим и свежим, скучать в одиночестве он точно не будет.