Какое-то время я любил Сесиль. Потом я стал любить нашу с ней историю любви. Мне нравилось играть в Солаля, который нарушает закон, испытывая чувство вины. Но исчерпались и эти чувства, и мне стало невыносимо видеть, как страдает Сесиль. Ведь на самом деле я не был Солалем, у меня не было ни его отваги, ни его жестокости.

Сегодня вечером я поговорю с Сесиль. Скажу ей: «Давай все изменим. Порыв, который нес нас в будущее, исчез. Остались нежность, милые сердцу воспоминания о трудных или радостных минутах. Мы давно с тобой стали друзьями, но не хотим этого признать. И если честно, меня держит совсем не благородное чувство: я боюсь увидеть тебя счастливой с другим. Согласись, это очень эгоистично и глупо…»

Так я начну. А потом, как у меня всегда бывает, слова польются сами.

Мучительнее всего для меня в моем решении то, что я не знаю: какая из причин для разрыва для меня главная. Религиозная? То, что Сесиль не еврейка? Поначалу для меня это было серьезным стимулом, я ринулся на завоевание. А теперь? Неужели главная причина для разрыва?

Нет. У меня прошла влюбленность, в этом все дело. Я люблю быть с Сесиль, мне нравится, как она на меня смотрит, я люблю ее белоснежную кожу, нежные губы. Она такая ласковая и так уверенно смотрит в будущее. Мне нравится идти с ней рядом, я горжусь ее такой французской красотой, которая избавила бы меня от трудных потуг прижиться в чужеродном обществе.

Я мог бы вплыть в это облако и расположиться, как на пуховой перине, на всю жизнь.

Но я не хочу удобства! Не хочу слиться с окружающим, истаяв в любовной нежности… Без веры, без религии. Напротив, я хочу почувствовать составляющие моего естества, понять, что связывает меня с прошлым, найти нити, которые потянутся в будущее. Хочу чувствовать постоянное напряжение социума, чтобы неустанно работал мозг. Уверен ли я, что непременно добьюсь успеха? Нет, не уверен. Пока я только нащупываю слова, стараясь выразить свои мысли, ищу себе оправданий, корю себя, обвиняю, защищаюсь… Но я точно знаю, что мне необходимо оборвать то, что стало прошлым, и трудиться над возможностями для совершенно иного будущего.

«5, 4, 3…»

Внизу экрана появляется лысая макушка.

— Черт! Это Жискар!

«2, 1»

— Да нет! Погоди! Это… Это…

Наконец вырастает целиком лицо. Жан-Пьер Элькабах и Этьен Мужот освобождают нас от сомнений.

— Франсуа Миттеран избран президентом Республики.

Радостные вопли. Хором. Взрывом. На стене закачались тени, мы все вскочили в едином порыве. Мощная волна, взметнувшаяся вверх. Бар, в котором мы дожидались результатов президентских выборов, полон восторженного кипения, готового выйти из берегов. Какой-то незнакомец обнимает меня, и я обнимаю кого-то незнакомого. Женщина берет меня за руку, тащит в беспорядочный хоровод, и вот мы все — женщины, мужчины — уже пляшем, что-то выкрикиваем, целуемся, у кого-то на глазах слезы. Никогда не думал, что возможно всем вместе испытать такое счастье!

«Победили! Победили!»

Мунир целует меня в щеки. Я хватаю его за плечи, и мы прыгаем вместе, как фанаты победившей футбольной команды.

— Победили! Победили!

Мы кричим, хохочем, мы в эйфории.

Мунир наклоняется ко мне и шепчет на ухо, словно доверяя секрет. На лбу у него блестят капельки пота.

— Все изменится, друг. Вот увидишь, все изменится!

Каким взглядом он на меня смотрит! С надеждой и со слезами.

Он обнимает меня. Прижимает к себе. Крепко-крепко.

Мы переживаем исторический момент. Мы в сердцевине истории.

Мы сами история.

Теперь мы все пляшем уже на улице. Классный день десятое мая! Мы все граждане, и мы все счастливы. Мы одно, мы забыли о беззакониях и обманутых надеждах, мы по-детски поверили в новый счастливый мир. Наша безудержная радость — свидетельство желания жить именно здесь. Жить именно теперь. Жить совсем по-другому.

Я танцую вместе с женщинами — белыми, черными, смуглыми, блондинками, брюнетками, вместе с мужчинами, с молодежью, со стариками. Нет евреев, нет арабов, нет черных. Есть люди, снова достойные уважения. Какое счастье! Какое удивительное чувство свободы! Улица наша. Город наш. И скоро нашим будет весь мир.

Мы уселись на тротуар, держа в руках бутылку шипучего. Кстати, кто нам дал эту бутылку?

С блаженной улыбкой мы следим глазами за толпой, летящей куда-то в экстатическом трансе.

Мы любим всех, искренне, от души любим каждого. Любим мир, который раскрыл нам свои объятия. Нам еще нет и двадцати, и впереди у нас столько дел!

Мы с Рафаэлем сидим, обнявшись, как дети малые. Мы с ним друзья, теперь и навсегда. Мы с ним одно, нас объединила надежда.

— Все изменится, друг. Вот увидишь, все изменится.

Истоки ненависти…

Ненависть между евреями и мусульманами черпает недобрую силу в сложном переплетении библейской истории, исторических фактов, борьбы за власть, предрассудков.

Кто-то, возможно, объясняя единодушие в отторжении друг друга, назовет как главную причину религию и напомнит о борьбе двух братьев, Израиля и Исмаила.

Другие вспомнят перипетии политической истории своих родных стран, вынужденный или добровольный отъезд, наследственные обиды.

Третьим вообще не нужно будет обоснование, четвертые станут опровергать любые.

Лично я предпочитаю опираться на близлежащие события, которым был свидетелем я сам. На основании этих событий я хочу понять, как случилось, что арабы и евреи оказались во враждебных лагерях.

И если говорить о начале этого расхождения во Франции, то я бы начал с лета 1982 года.

Первые сообщения о вторжении Израиля в Ливан повергли нас в недоумение и смятение. Сердце и разум вступили в борьбу. Доводы против чувств. Все смешалось: страх, непонимание, недоверие к СМИ, желание найти опору.

— Израильтяне правы, — заявил Давид. — Юг Ливана нужно освободить от террористов.

— Точно, — поддержал его Мишель, — очистить Ливан и покончить с Арафатом.

— Вы ошибаетесь, друзья, — возразил им Марк. — В тех же целях можно было действовать совсем по-другому. Мне очень не нравится, что военные действия развернул Израиль. Вот увидите, все вокруг ополчатся на нас.