— Неправильно, что я взял на себя защиту палестинцев, а ты выступаешь адвокатом другой, очень далекой страны. Если это потому, что я мусульманин, а ты иудей, то это неправильно. Не религия должна определять наши позиции.

— Но религия все-таки влияет на наши предпочтения.

— Тогда в один прекрасный день мы станем врагами. Мы должны смотреть на этот конфликт как французы, через общие ценности, и оставаться друзьями.

Мунир говорил разумно. Но возможно ли это для нас?

— Мы с тобой подружились, потому что ты был араб, а я еврей. Значит, мы приняли на себя риск разойтись в один прекрасный день по той же причине.

Он поднял голову и удивленно посмотрел на меня.

— Ты ошибаешься, Рафаэль. Мы подружились, потому что оба были из Марокко. Два оробевших марокканца в школьных халатиках среди целого класса французов.

Я невольно улыбнулся, припомнив первые школьные дни.

— Но мы вместе выстаивали против тех, кто ненавидел евреев и арабов. И эта борьба укрепила нашу дружбу.

— Мы хотели стать французами, какими были все остальные.

— И мы дорожили своей принадлежностью к своему народу. Когда я читаю статьи об израильской войне, я чувствую угрозу себе как еврею. Французскому еврею.

— Прости, я чего-то не понял.

— Так ты считаешь, что причина негодования журналистов и обычных людей — нарушение справедливости и неуважение гуманистических ценностей?

— Да, я так считаю.

— А вот я в этом сомневаюсь. Так ли они все негодовали по поводу других военных конфликтов? Нет, совсем не так. Но вот речь пошла об Израиле и евреях, к которым французы всегда испытывали неприязнь, не осмеливаясь ее показывать. Появился повод, и они с радостью им воспользовались.

— Не становись параноиком, Рафаэль!

— Расизм приводит к паранойе, это точно. Но в данном случае все очевидно!

— Не знаю… Сесиль говорит, что защищать любые действия израильского правительства значит только вредить себе. Французы начинают смотреть на вас как на израильтян, живущих во Франции.

— Я никогда не называл себя израильтянином. Но я связан с Израилем особой связью, нееврею ее не понять. Большинство из них не видят разницы между евреем и израильтянином. Точно так же, как они не видят разницы между алжирцами, марокканцами, иранцами и другими мусульманами. Ты же помнишь, что в детстве нам попадались люди, которые говорили, что для них евреи и арабы одно и то же.

— Мы с тобой тоже иногда так думали.

Мы переглянулись, снова почувствовав себя союзниками, за спиной у которых живое, общее для нас прошлое.

— И теперь, как видишь, нам удалось поговорить о событиях в Ливане, не поссорившись.

— Постараемся, чтобы так было всегда.

— Да поможет нам Аллах!

— Нет, оставь Аллаха в покое. Все дело в нашей воле и желании.

Времена настали тяжелые. Разгул ультраправых во Франции меня удручал. Средства массовой информации были настолько необъективны, что приходилось невольно задумываться, не подспудный ли это антисемитизм, пропитавший своими ядовитыми испарениями все вокруг. Я боролся со своей подозрительностью, убеждал себя, что ничего подобного нет, и все-таки продолжал задаваться вопросом: а что, если отношение большинства израильтян к французам справедливо? Мне хотелось понять: для такого отношения есть реальные основания, или оно плод болезненной фантазии? С основанием или без оснований, но в моем окружении многие замечали, что враждебность к евреям растет. А по телевизору мне показывали, как мои сверстники, на вид немногим взрослее меня, надев форму, отправлялись рисковать жизнью во имя своих идеалов. Я внезапно почувствовал себя смешным и бесполезным. Привычный комфорт, попытки встать на сторону Франции, отвлечь себя высосанными из пальца проблемами — все показалось вдруг противным. Мне захотелось потеснее сблизиться со своими, разобраться в корнях враждебности, обрести уверенность, покой. Хотелось действовать, бороться, сражаться, отстаивать свою национальную принадлежность, чувствовать себя евреем, иудеем. Каким образом? Создать кружок? Молодежную группу? Дискуссионный клуб? Я прислушивался, собирал информацию, искал.

Когда представитель Движения заговорил со мной, я был готов к сотрудничеству.

Мне назначили встречу в кафе, возле Небоскреба, в квартале Виллербан. Точь-в-точь, как в шпионском фильме.

«Приглашаю тебя от имени общего друга. Ищу молодежь, готовую действовать ради общего дела».

Я ответил не сразу. Откуда возник этот тип, не пожелавший назвать свое имя по телефону? Какой такой общий друг? С кем общее дело?

Последний вопрос я и задал.

— Общее для нас всех. Нужно защищать общину от агрессии.

— Каким образом?

— О таких вещах лучше говорить при встрече. Я хотел бы убедиться, что мнение о тебе нашего друга справедливо.

— И что же он сказал?

— Сказал, что тебя заботит сложившаяся ситуация. Что у тебя все в порядке с мозгами, что ты мужественный и серьезный. А ты что на это скажешь?

— Скажу, что говорил мой друг.

Шутка собеседника не развеселила. Судя по всему, он хотел сохранить пафосный тон вкупе с таинственностью. Все вместе мне показалось абсурдом, и я готов был повесить трубку. Но тут он предложил мне встретиться, и я согласился. Почему? У него проскользнуло несколько важных для меня слов, он польстил, говоря о моем недюжинном уме, и мне стало любопытно. И потом мне так хотелось «действовать ради общего дела»!

— У меня в руках будет «Монд», — сказал он. И на этот раз я обошелся без шуток, просто записал время и место встречи. Мы, конечно, узнаем друг друга: в кафе «Де ля Пост» читают «Прогресс» и «Экип».

Так оно и было, я сразу узнал его и подошел. Он, улыбаясь, встал мне навстречу.

— Рафаэль? А я Патрик.

Крепкое рукопожатие. Мы с ним примерно одного роста, у него длинные волосы, квадратный подбородок и широкие плечи. Взгляд острый. При этом он немного рисуется, принимает позы, хочет произвести на меня впечатление.

После неизбежных вежливых фраз, туманного обсуждения перспектив моей учебы, он перешел к разговору по существу:

— Ты знаешь, что наша община стала сейчас жертвой всевозможных наездов.

— Да, знаю.

— И что ты об этом думаешь?

Вопрос показался мне глупым.

— А какого ответа ты ждешь? Мне надо сказать: ах, это очень плохо?

Он удивленно взглянул на меня и продолжил:

— Ладно. Ты прекрасно понимаешь, что на поверхность вылезла верхушка айсберга. Каждый день новый антисемитский выпад. Обижают детей, нападают на синагоги и даже… — Тут он наклонился и прошептал мне на ухо: — … готовилось несколько покушений…