Сесилия резко остановилась: в этой головоломке есть лишняя деталь. Дом и его обитатели не могут быть связаны с нею, потому что она не была знакома со стариком Деметрио, хотя бабушка и уверяла, что сама их знакомила. А что, если призраки гуляют по Майами не из-за нее, а из-за Лоло – единственного человека, связанного со всеми четверыми? И Сесилия почувствовала страшное разочарование. Она уже начала верить, что родители пытаются приблизиться к ней, но на самом деле им нужна ее двоюродная бабушка… Секундочку. Зачем бы ее отцу разыскивать Лоло, сестру его тещи, – вместо того чтобы стремиться к дочери? Здесь у Сесилии возникла еще одна неожиданная идея. А вдруг призраки объединяются в семьи? Или в сообщества привидений? Вдруг существование призраков в этом мире может упрочиться благодаря таким узам?

Сесилия снова застыла, пораженная новой догадкой. Девушка достала карту и еще раз проверила даты. Хотя Лоло провела в Майами тридцать лет, дом начал являться только после приезда Сесилии. Совпадение? Журналистка нашла точку первого появления и отметила на карте свой первый городской адрес. Теперь вторая пара. Вместо того чтобы считать улицы, девушка решила отмерять расстояние на карте. Это будет проще. Сесилия сравнивала расстояния между точками, где возникал дом, со своими прежними адресами. В итоге у нее не осталось сомнений. Впервые сложилась версия, включающая все точки. Дом с каждым разом понемногу приближался к ее очередному жилью. Сесилия повторила ту же операцию с адресом, по которому Лоло прожила последние двадцать лет, но схема не сработала. Дом связан именно с ней. Он ее ищет.

Теперь Сесилия сильно порадовалась, что никому об этом не рассказала. Это ведь безумие! Она до сих пор не понимала, что общего у нее с Деметрио. Девушка вздохнула. Неужели загадки этого призрачного дома никогда не кончатся?

Сесилия снова ощутила укол боли: в ее голове перемешались голоса родителей и пляжи ее детства. Эти мертвецы, гуляющие по всему Майами, приносили ей запах города, который она научилась ненавидеть, как никакой другой. Она – женщина ниоткуда, человек, не принадлежащий никакому пространству. Девушка почувствовала себя совершенно бесприютной. Ее взгляд остановился на видеокассетах, которые принес Фредди. Они были ей по-прежнему неинтересны, но редактор просил написать статью о папском визите на Кубу. Надеясь позабыть о своих призраках, журналистка взяла кассеты и пошла в гостиную.

Белый автомобиль едет по Гаване. Впервые в истории папа римский посещает крупнейший остров Карибского моря. А Сесилия, рассматривающая толпу, свидетелей чуда, освобождает от забвения тротуары, по которым она столько раз бродила. «Помнишь Национальный театр? – спросила она сама себя. – А „Поющее кафе“? А остановку перед статуей Марти? А холодок, веявший из ресторана „Ранчо-Луна“, когда там открывали дверь?» Сесилия продолжала нанизывать воспоминания, разглядывая залитые солнцем улицы. Девушке слышался шорох деревьев и ветерок на Набережной – от Пасео к площади, и жар этого света, оживляющего скупой городской пейзаж. Сесилия впервые увидела свой город чужими глазами. Остров показался ей запущенным, одичавшим садом такой красоты, что она блистала, несмотря на слой пыли на домах и на усталость, читающуюся на голодных лицах кубинцев.

«Красота – это начало страха, который мы способны выдержать», – вспомнилось ей. Да, истинная красота пугает, оставляет человека в полнейшей растерянности. Гипнотизирует с помощью чувств. Порой самый слабый аромат – например, запах, исходящий из лона цветка, – заставляет нас закрыть глаза, прерывает наше дыхание. В такой момент наша воля попадает в плен к столь мощному раздражителю, что избавиться от наваждения удается лишь через несколько секунд. А если красота приходит через музыку или через картину… Ах! Тогда жизнь замирает на весу, застывает от этих сверхъестественных звуков, от бесконечной силы образа. Мы чувствуем начало этого страха. Но порою он исчезает так стремительно, что мы его не успеваем заметить. Наш рассудок сразу же стирает болезненное событие, оставляя лишь ощущение невыразимой силы, способной утащить, заставляющей отказаться от рассудка. Красота – это удар, который парализует. В такой момент мы, определенно, сталкиваемся с явлением, которое, несмотря на свою мнимую краткосрочность, захватывает нас целиком… как этот пейзаж перед глазами у Сесилии.

Она видела город с высоты вертолета, летящего над сладострастным изгибом Набережной. Несмотря на расстояние, можно было разглядеть линии проспектов, сады вокруг республиканских дворцов с их витражами и мраморной отделкой, идеальные контуры сбегающих к морю улиц, колониальную крепость, в былые времена прозывавшуюся Санта-Доротеа-де-Луна, и гигантский вход в тоннель, ныряющий под землю на берегу реки Альмендарес, чтобы вынырнуть на Пятой авениде… Изображение стало нечетким, и магия исчезла. Диктор объявил, что кубинское телевидение оборвало трансляцию. «Ну, как всегда, – подумала Сесилия. – Они прерывают сигнал, потому что не хотят показывать дома, где прячутся террористы и наркоторговцы».

Журналистка машинально вытащила первую кассету и уже искала другую. В ее голове продолжали мелькать конные статуи из парков, фонтаны без воды и прохудившиеся крыши. Почему развалины всегда так красивы? И почему развалины прежде прекрасного города еще более прекрасны? Сердце ее разрывалось между двумя чувствами – любовью и страхом. Она не знала, как должна относиться к этому городу, но подумала, что будет полезно отстраниться, чтобы получше разглядеть пейзаж, который вблизи она не воспринимала. Страна – она как картина. Издалека различима лучше. Расстояние помогло Сесилии многое понять.

А еще она признала, сколь многим обязана Майами. Здесь она нашла рассказы и присловья, обычаи и вкусы, умение говорить и работать – все эти сокровища утраченной на острове традиции. Майами может оставаться непонятным городом даже для тех, кто в нем живет, потому что он выставляет напоказ рациональную и властную породу англосакса, а в душе его ураганом вьется латинская страсть; и в этом противоречивом, горячечном месте кубинцы берегут свою культуру, словно камни из британской короны. Отсюда остров делается таким же ощутимым, как и крики толпы на экране: «Куба для Христа! Куба для Христа!..» Над островом витал призрак или, быть может, мистика, которой она не ощущала раньше и открыла для себя только в Майами.

Сесилия пришла в ярость. Она любит и ненавидит свою страну. Почему у нее такой беспорядок в голове? Это все двусмысленные образы на экране. Папа служит мессу в Сантьяго-де-Куба, и мир переворачивается вверх тормашками, как будто осуществляется доказательство теорий Эйнштейна, которые наконец-то подтверждаются на этом фантастическом острове. Черные дыры и белые дыры. Все, что поглощают первые, может возникнуть во вторых, за тысячи световых лет. То, что она сейчас видит, – это Майами или Сантьяго?

В самом сердце острова люди собирались перед копией церкви Богоматери Милосердия из Майами – любимого святилища кубинцев в изгнании. А рядом с этой капеллой грязные воды несли и прибивали к берегу водоросли, бутылки и прочий мусор. Море было как поцелуй двух берегов, и кубинцы с одной и с другой стороны бросались в него, как будто в поисках следов людей с другого берега.

Оригинал капеллы, стоящий на восточной оконечности острова, был выполнен совсем в другом архитектурном стиле. Довольно странно поэтому было смотреть на копию храма из Майами на кубинской земле. Хотя, если подумать, это было завершение круга. Первоначальное изображение Девы сохранялось в сьерре, в красивой базилике Эль-Кобре[41], неподалеку от Сантьяго-де-Куба. Церковь в Майами строили, копируя форму покрова тамошней Богоматери. Построенное для папы сооружение в Гаване, удваивая размер этого покрова, тоже повторяло – вольно или невольно – силуэт храма в изгнании. Все было как в игре с зеркалами, где изображение повторяется до бесконечности. И вот под этим сооружением, призванным символизировать всеобщее единение, папа увенчал духовную мать кубинцев.