– А ты умеешь их добиваться, вопреки всем ожиданиям. Я вот все думала о том человеке, что воду отравил.

– Которого ты убила?

Колючка посмотрела в бледно-голубые глаза служителя и не отвела взгляд:

– Он был из твоих людей?

Отец Ярви не изменился в лице – совершенно. Никак не дал понять, так это или нет. Он спокойно продолжил накладывать повязки, как будто ничего не расслышал.

– Человек большой хитрости и коварства, – продолжила она, – нуждающийся в союзниках, прекрасно осведомленный о вспыльчивости короля Финна… да, такой человек мог подстроить нечто подобное.

Он осторожно заколол повязки булавкой – чтоб не сползли.

– А вспыльчивая девушка, настоящая заноза в жопе, которая ничего не знала и не понимала, могла вполне попасться на такую уловку.

– Такое могло случиться.

– Ну, ты тоже не так уж проста.

И отец Ярви убрал повязки и нож к себе в сумку.

– Но вот что я тебе скажу. Хитрый и коварный человек никогда не раскрывает свои планы. Даже друзьям.

И он похлопал ее по плечу и встал.

– Храни свою ложь как зеницу ока, как семенное зерно – вот что говорила мне моя прежняя наставница. А теперь – отдыхай.

– Отец Ярви?

И он обернулся, черный силуэт четко обрисовался в светлом дверном проеме.

– А если бы я не убила отравителя… кто бы мог выпить эту воду?

Тут повисло молчание. А поскольку Служитель стоял против света, она не могла разглядеть его лицо.

– Некоторые вопросы лучше не задавать, Колючка. Чтобы не узнать ответов.

* * *

– Ральф собирает команду.

И Бранд поддел носком сапога какую-то невидимую пылинку.

– Есть пара новеньких, но в основном – все те же лица. Колл ждет не дождется, когда можно будет приняться за вторую половину мачты. А Доздувой решил податься в проповедники. Нести слово божие в северные земли. И Фрор тоже поплывет с нами.

Колючка дотронулась пальцем до повязок:

– Теперь меня будут доканывать вопросами про шрам…

– Шрамы приличествуют героям, – заявил Бранд, почесывая длинные отметины у себя на предплечьях. – Они напоминают о подвигах.

– Мда, теперь уж меня точно никто красавицей не назовет…

Повисло неловкое молчание.

– Отец Ярви сказал, что ты убил герцога Микедаса.

Одним мерзавцем меньше, но Бранд вздрогнул, как будто воспоминание причиняло ему боль.

– Его убила слишком твердая почва. Я их просто познакомил.

– Я вижу, ты не слишком гордишься подвигом?

– Нет. Мне кажется, я не особо гожусь для Матери Войны, не то что ты. У меня нет твоей…

– Ярости?

– Храбрости. Гнева во мне довольно. Но мне от этого как-то не по себе.

– Отец Ярви сказал, что это ты принес меня сюда. Сказал, что ты спас мне жизнь.

– Ну… на одной же ж скамье сидим…

– Все равно спасибо.

Он смотрел в пол, кусал губу. А потом все-таки решился и посмотрел на нее.

– Прости меня, пожалуйста. За все. За…

Вот опять! Опять этот беспомощный взгляд! Но ей вовсе не хотелось его обнять. Ей захотелось его стукнуть.

– Прости, в общем.

– Да ничего страшного, – сипло проговорила она. – Жизнь есть жизнь.

– Я бы хотел… чтоб все было по-другому.

– Я тоже.

Она очень устала. Все тело болело. И в душе – тоже все болело. И ей совсем не хотелось подбирать вежливые слова.

– Если тебе кто-то не нравится, ты ж не можешь сделать так, чтоб человек нравился, правда?

– Ну… да, – жалостно пробормотал он.

Вот треснуть его, и вся недолга!

– Но мы ж с тобой бок о бок столько времени. Давай… может, будем друзьями, а?

Она ответила холодным, прямо ледяным голосом. Холодным и острым, как изготовленный к бою клинок. Либо так, либо она сейчас разревется. Нет, только не это.

– Нет, Бранд, не думаю, что у нас получится быть друзьями. Ничего уже не поправишь.

Он совсем сник. Словно ему обидно стало! Наверное, виноватым себя чувствует – и правильно! Пусть ему тоже будет больно! Как ей!

– В общем, смотри.

И он повернулся к ней спиной.

– Я буду ждать. Буду нужен – позови.

Дверь закрылась, и она оскалилась на нее, и тут же разболелось лицо. На глазах выступили слезы, она зло смахнула их рукавом. Это нечестно. Совсем нечестно. Но, как выясняется, в любви, как на поле боя, – нет тут честности, совсем нет.

Однажды она уже позволила себе обмануться. И все, довольно с нее этого одного раза. И того много. Не позволять себе надеяться! А то с этими надеждами – как с сорняками, раз не выполол, и все – они пустили корни! И она дохромала до Ральфа и попросила, чтобы ее посадили за другое весло на пути домой.

В конце концов, он ей кое-чем обязан, разве нет?

– Значит, уезжаешь? – спросила Сумаэль.

Ее тяжелые шаги эхом отдавались в пустом коридоре.

– Через неделю, – отозвался отец Ярви. – Если Священная замерзнет, до дома не доберемся. Махнешь с нами, а? И не говори, что не скучаешь по хрусткому белому снегу!

Она рассмеялась:

– О да! Настанет погожий денек, и я сразу так: эх, ну что такое, сейчас бы замерзнуть до смерти! Останешься у нас, а? Разве тебе не по нраву южное солнце?

– Я слишком бледнокожий для него. Сгораю, а не загораю.

И Ярви горько вздохнул.

– А еще есть клятва, которую нужно сдержать.

Улыбка разом изгладилась с лица Сумаэль.

– Я и не думала, что ты серьезно относишься к клятвам.

– К этой отношусь очень серьезно, – тихо сказал отец Ярви.

– И что же, пойдешь против всего мира, чтобы исполнить ее?

– Надеюсь, до этого не дойдет.

Сумаэль фыркнула:

– Ну ты же знаешь, как оно бывает, с надеждами.

– А то, – пробормотал Бранд.

Ему казалось, что на самом деле ведутся два разговора – один явный, а другой тайный. А поскольку с разговорами у него всегда было не очень, да и тайных смыслов он никогда постигнуть не мог, он больше молчал. Как обычно.

Сумаэль распахнула тяжелые двери, те заскрипели на ржавых петлях. В темноте гулко отдавались их шаги.

– Она там, внизу.