Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья.

– Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые!

– Кто знает? – сказала мать Скейр.

Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, – впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой.

– Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро.

– Надеюсь, что нет, – тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка.

И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз:

– Как ты получил этот шрам, Фрор?

Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза:

– Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом.

Вот, значит, какова правда. Отвратительная и неприкрашенная. Однако Фрор смотрел на нее… как-то странно. Как-то так смотрел, что волоски у нее на шее встопорщились. Ломким, непослушным голосом она все-таки спросила:

– А кто был их вожак?

– Они называли его Хедланд.

Колючка поглядела на меч у своего пояса. Меч, который принадлежал ее отцу.

– Значит, это тот самый меч. Да?

– У богов свои рецепты.

– Но как? Ты отправился в плавание с гетландцами! Сражался плечом к плечу со мной! Хотя знал, что я – его дочь?

– Ну да. Сражался. И совсем не жалею.

Фрор пожал плечами:

– Месть – она ведь только по кругу водит. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Можно пройти свой путь и вступить на ее луг с грузом ненависти на плечах. И я так и ходил, много лет. Уступишь ненависти – и она тебя отравит.

И он сделал глубокий вдох, а потом длинно выдохнул.

– А можешь перестать ненавидеть. Удачи тебе, Колючка Бату.

– Тебе тоже, – пробормотала она, не зная, что сказать.

Она не знала, что и думать, не то что говорить…

И Колючка бросила прощальный взгляд на «Южный ветер», который смирно покачивался у причала. На белых голубках, увенчивавших нос и корму, облезла белая краска. Этот корабль был ей домом. Целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Она знала каждую доску, каждую заклепку. Теперь он ей казался совсем не таким, как перед отплытием. Потертый и побитый, исхлестанный ветрами и непогодой, в шрамах от льдин. Как она сама. И она кивнула ему – с уважением, как старому другу, взвалила рундук на плечо, развернулась и…

И оказалась нос к носу с Брандом. Они стояли настолько близко, что она чувствовала запах его дыхания. Рукава он закатал, так что на предплечьях видны были шрамы. Такой сильный и спокойный. Ладный парень.

– Ну… увидимся, что ли… – сказал он.

Он пристально смотрел на нее, глаза блестели под упавшими на лицо прядями. Последние шесть месяцев она изо всех сил старалась не думать о нем. Получалось из рук вон плохо, и к тому же не добавляло радости. И вообще, как забыть того, кто сидит через три скамьи от тебя. Вот он напрягает плечо, занося весло. Вот его локоть. Вот он обернулся, и видно лицо.

– Ну да, – пробормотала она, уставившись в землю. – Наверное.

И она обошла его, и спустилась по пляшущим доскам настила, и пошла прочь.

Это, конечно, тяжело – вот так вот уйти после того, что они вместе пережили. Может, так только трусы поступают. Но ей надо было забыть все это. Оставить в прошлом разочарования, стыд и глупые надежды. Надо резать по живому – больно, зато помогает.

Черт, а ведь это один в один слова Скифр…

И это здорово.

Торлбю здорово изменился. Все такое маленькое – так ей теперь казалось. И как-то стало здесь серо. И пусто. И на причалах никто не суетится, не то что раньше. И рыбаков раз, два и обчелся, они втаскивали в лодки сети, рыбья чешуя взблескивала серебром. Над воротами стояла стража – сплошь молодые лица, и Колючка удивилась: а где ж остальные? Одного она помнила по тренировочной площадке. Он ее тоже узнал, и глаза у него стали как плошки.

– Это она? – услышала она за спиной.

– Колючка Бату, – прошептала женщина, тихо так, словно заклятие читала.

– О которой в песнях поется?

Значит, слава ее идет впереди нее. Вот оно что. И Колючка развернула плечи – надо ж мужественно выглядеть, и картинно отмахнула левой рукой – чтоб эльфий браслет из-под рукава блестел. И он блестел на солнце и сверкал собственным светом.

И она шла вверх по Кузнечной улице, и покупатели оборачивались вслед, и кузнецы прекращали стучать молотками и тоже смотрели во все глаза, а Колючка шла себе и насвистывала. Песню, которую пели тровенцы, о дьяволице, которая спасла Императрицу Юга.

А почему бы и нет? Она ж заслужила, правда?

По этим крутым улочкам она шла вслед за отцом Ярви, когда он вывел ее из темницы – и повез в Скегенхаус, а потом в Калейв, а потом и в Первогород. Словно сто лет прошло с тех пор, как она последний раз сворачивала в узкий переулок, где каждый камень был ей знаком с детства.

И она услышала шепотки за спиной и увидела, что за ней перебежками движется стайка ребятишек. Сейчас они благоговейно таращились на нее из-за угла. Прямо как некогда на отца, когда тот возвращался в Торлбю. И прямо как он, Колючка весело помахала им рукой. И прямо как он, оскалилась и зашипела, и они с визгом разбежались.

Скифр любила повторять, что история ходит по кругу.

А вот и узкий дом, истертая посередине ступенька, дверь, которую отец украсил резьбой – уж как умел, и вышло не очень. Все, как прежде. Но ей было как-то не по себе. Сердце стучало как сумасшедшее, когда она потянулась, чтобы распахнуть дверь. И в последний момент она передумала, сжала ладонь в кулак и постучала. И она стояла на пороге и ждала, испуганная, словно воришка, крепко сжимая висевший на шее мешочек. И думала о том, что ей рассказал Фрор.

Может, отец ее вовсе не такой герой, как она считала раньше. И, может, мать ее вовсе не так уж плоха. Может, в людях всегда есть немного хорошего и немного плохого.

Дверь открыла мать. С другой стороны, а кому еще здесь дверь открывать? Как странно, мать совершенно не изменилась за все это время. А ведь сколько всего случилось… Просто добавилась пара седых волос в прическе, и на мгновение Колючка снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая храбрится, чтобы никто не увидел, как она на самом деле разозлена и напугана.