– Герцог Микедас тоже был слишком силен, и посмотри, что с ним сталось – ни власти, ни даже целой черепушки.

Она прищурилась еще сильнее.

– Король Атиль никогда на это не пойдет.

– Я сам разберусь с королем Атилем.

Но она не сдавалась:

– Гром-гиль-Горм никогда на это не пойдет.

– Ты недооцениваешь себя, мать Скейр. Я вот не сомневаюсь в твоих способностях к убеждению.

Глаза ее превратились в ярко-голубые щелки:

– Ну уж с тобой мне здесь не сравниться, отец Ярви.

И вдруг она распахнула глаза и сунула руку сквозь решетки – да так быстро, что Бранд отшатнулся и едва не выронил факел.

– Принимаю твое предложение.

Отец Ярви взял ее за руку, а она с неожиданной силой дернула его к себе:

– Но ты же понимаешь – я ничего не могу обещать.

– Меня теперь не очень интересуют обещания. Если хочешь привлечь кого-то на свою сторону, предложи ему желаемое, а не заставляй клясться.

И Ярви выдернул руку:

– На Священной скоро похолодает – осень. Я припасу теплой одежды.

Потом они вместе шагали через темноту, и отец Ярви положил Бранду руку на плечо:

– Ты молодец.

– Да я ж вообще ничего не сказал!

– Нет, не сказал. Но умный знает, когда нужно молчать, а когда говорить. Ты удивишься, сколько умных людей не в состоянии постичь эту простую вещь.

Сумаэль ждала их у дверей.

– Ну что, получил, что хотел?

Ярви остановился перед ней.

– Я получил все, что хотел, и больше, чем заслужил. И теперь, похоже, время оставить все это и пуститься в путь.

– С судьбой не поспоришь.

– Это точно.

– Ты мог бы остаться.

– Ты могла бы поехать.

– Но в конце концов мы просто те, кто мы есть. Я – советница при Императрице.

– А я – Служитель при короле. Каждый из нас несет свою ношу.

Сумаэль улыбнулась:

– И если тебе нужно взвалить на себя груз…

– Взваливай, а не скули.

– Я буду скучать по тебе, Ярви.

– Я лучшую половину себя оставляю здесь…

И они смотрели и смотрели друг другу в глаза, а потом Сумаэль длинно выдохнула:

– Удачи тебе. И доброго пути.

И зашагала прочь, гордо развернув плечи.

Лицо отца Ярви странно исказилось, и он привалился к двери, словно ноги его не держали. Бранд хотел даже предложить ему руку – ну, опереться, но умный знает, когда молчать, а когда говорить. И вскоре Служитель взял себя в руки без посторонней помощи.

– Собирай команду, Бранд, – сказал он. – У нас впереди долгий путь.

Колючка осторожно, почти нежно втащила весло на палубу и погладила отполированное до блеска дерево последний раз:

– Прощай, мой друг.

Весло, впрочем, не проявило никаких ответных чувств, и с прощальным вздохом она подхватила свой бренчащий рундук и выпрыгнула на причал.

Мать Солнце улыбалась Торлбю с высокого ясного неба, и Колючка запрокинула голову и прикрыла глаза, наслаждаясь соленым бризом – тот нежно целовал ее исполосованные шрамами щеки.

– Вот это, я понимаю, погода, – прошептала она, припоминая удушающую жару Первогорода.

Ральф как раз привязывал носовой конец. Старый кормчий поглядел на нее и покачал лысой головой:

– Смотри-ка, а ведь совсем недавно сидела у меня за задним веслом – а как выросла. И я не только про рост говорю…

– И превратилась из девочки в женщину, – сообщил отец Ярви, выбираясь с палубы «Южного ветра».

– А из женщины в героя, – сказал Доздувой, прихватывая Колючку в медвежьи объятия. – Помнишь, как те тровенцы пели про тебя песню на Священной? Дьяволица, что положила десять мужей и спасла Императрицу Юга! Женщина, чье дыхание подобно огню, а взгляд – молнии!

– А хвост – подобен змее! – поддержал Фрор, подмигнув ей здоровым глазом.

– Скоко ни смотрел на твою задницу, – заметил Колл, – хвоста не видел! Ой!

Мать треснула его по голове.

Доздувой все еще посмеивался, вспоминая песню тровенцев:

– А как у них рожи вытянулись, когда поняли, что вот она ты, перед ними сидишь!

– А тогда они стали упрашивать тебя выйти на поединок с ними! – Ральф тоже рассмеялся. – Идиоты…

– Ну, мы ж честно предупреждали, – проворчал Фрор. – Что ты сказала им, Сафрит?

– Что, может, огнем она не плюется, но обжечь может.

– И она надрала им их белые задницы! Одному за другим! И скинула их капитана в реку! – проорал Колл, вспрыгнул на леер и пошел по нему, раскинув руки, как заправский канатоходец.

– Хорошо, что он не потонул – замерзло же все, – заметил Ральф.

День был теплый, но Колючка поежилась:

– Боги, как же холодно было на этой Священной…

Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного ветра», а в неделе пути от верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца.

Колючка продолжила тренироваться – так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему.

Она по-прежнему просыпалась на рассвете – в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему – для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души – только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра.

Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она – воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед.

Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг.