Тут Иван даже прикусил губу. Семен заметил это, перестал смеяться, стал серьезным и сказал:

— Но это когда еще будет, та кубышка. А пока у нас другое дело. И очень важное! Как нам теперь из всего этого — сам знаешь, из чего, — живыми выбраться. Я так говорю?

— Так, — сказал Иван. После чего нахмурился и сказал вот что: — Только я, Семен, если правду говорить, ничего уже давно не понимаю. Потому что… — Но тут он вначале осмотрелся и только уже после продолжал: — Ведь же это они сами сперва его ссаживали, я же это видел, а теперь что, обратно хотят посадить? Не того ссадили, что ли?

Семен на это тоже не сразу ответил, а тоже сперва осмотрелся и уже только потом сказал:

— Ссадили-то они того, да вот посадили не ту.

— А кого надо было другую?

— Другого, — поправил Семен.

— Кого? — тихо спросил Иван.

— Царевича, — так же тихо ответил Семен. — Павла Петровича. Понял?

Иван осторожно кивнул. А Семен еще тише продолжил:

— Потому что наследство как передается? От отца к сыну. И так и было договорено. Все это знали. И она тоже. Он к ней перед самым этим ездил, и ты его видел, и он подал ей манифест, и манифест ты тоже видел, она его подписала — и все началось. За царевича! А после вдруг перекрутилось. Теперь ясно?

Ясно, кивнул Иван, вспоминая, как Никита Иванович показывал ему на крыльце Монплезира длиннющий свиток с подписью внизу: Екатерина. Ясно, еще раз кивнул он и еще сразу подумал, что он не жилец, раз он такое видел…

И точно! Семен сказал:

— Теперь эта бумага у него. А у нее сила — Гришка и вся гвардия.

— И Сенат! — сказал Иван.

— Ну, это еще надо посмотреть! — сказал Семен и усмехнулся. И добавил: — Да и на гвардию я еще тоже посмотрел бы. Водка же, она быстро кончается! А у кого опохмелка? И вот у кого опохмелка, Иван, тот в политике и побеждает! Это такой вечный закон! Макиавеллуса читал?

— Никак нет, — сказал Иван растерянно.

— Литва! — сказал Семен.

— Что Литва? — строго спросил Иван.

— Да ничего! — сказал Семен. — Не про Сибирь же говорю!

Иван молчал. Не нравилось ему все это. Но тут Семен сказал:

— Ладно, чего теперь. Еще пока что ничего не ясно. Может, она еще отступится, и тогда я зря тебя стращаю. Так что пока что подождем Никиту. Никиту Ивановича, конечно! Он сейчас на высочайшей аудиенции. Она же сегодня вернулась.

— А тот где? — спросил Иван.

— А тот в Ропше, — тихо ответил Семен. И тут же громко добавил: — Ладно опять же, чего там! — И громко позвал: — Степан!

Степан пришел не сразу. Семен велел подать им трубки. Степан принес. И вот когда он ушел, Семен еще следом за ним сходил к двери, закрыл ее, вернулся, сел и закурил — и только тогда стал говорить. А говорил он тогда вот что:

— Тот, говоришь! Вот как оно все быстро меняется. Ведь же еще совсем недавно, да хоть три дня тому назад, ты еще и в мыслях не смел его так называть. И ты, Иван, не обижайся, потому что не один ты был такой, а и все остальные не смели. И я тоже не смел. Потому что всем казалось, что это как стена — гранитная, толстенная! А после ты вот так руки развел, пропустил его, это я про Алешку Орлова, и все началось. И развалилось. А не пропустил бы, было бы иначе.

На этом Семен замолчал, и затянулся, и пустил в Ивана дымом. Ивана взяла злость, и он сказал:

— Так это я, что ли, по-твоему, во всем виноват?

— Нет, не один ты, конечно, — медленно и со значением сказал Семен. — Но и без тебя тоже не обошлось. Я Колупаева допрашивал, он мне все рассказал, без утайки. И Рябов, и другие тоже.

Сказав такое, Семен опять затянулся, еще крепче. А Иван еще сильнее разозлился и подумал: ловко придумано, вали все на меня, я им всю империю похерил! И тут еще Семен, как нарочно, добавил:

— Да! А ты как думал! Ведь же тут, как и везде в других делах, главное — это самое начало. И вот у вас начало могло быть такое: ты бы взял и его заколол! Это я опять про Алешку. Заколол бы, как того солдата невинного. Чего ты на солдата накидывался? А чего Алешку не колол?

— Так я же тогда еще ничего такого не думал! — жарко сказал Иван.

— А надо всегда думать! — строго сказал Семен.

— Я не думал, что они задумали! — сказал Иван.

— Вот-вот, — сказал Семен. — Опять не думал! Но ничего, — продолжил он уже без всякой строгости. — Всякое в жизни бывает. Конечно. Но все равно представь! Сколько их там всего было? Ну, самое большое четверо. А что это тебе такое? Тьфу! Ты же ведь Кунерсдорфский герой! И ты шпагой Алешке х-ха! в брюхо! А он тебя! Или Чертков, или Баскаков, кто из них проворнее, — тебя х-ха! сбоку в ливер! И ты упал, кровью залился. Пал геройски. За царя! И вот тут уже совсем другая диспозиция, потому что это уже бой. И я у Колупаева про это спрашивал, и он без запинки ответил: так точно, ваше благородие, конечно, если бы они только на него набросились и он упал, так мы бы по ним стрельнули! Нам господин ротмистр, Колупаев мне сказал, по сердцу пришелся. И Колупаев бы стрельнул!

Тут Семен еще раз затянулся. А Иван сказал презрительно:

— Это он сейчас так говорит.

— И имеет право! — строго сказал Семен. — И, я думаю, он так тогда и сделал бы. Потому что чего не стрелять? Но, правда, поначалу ему даже, говорил, не целилось. В своего же! При бескровном деле. А потом уже совсем другое дело было бы, если бы тебя убили. Тогда стреляй! И правда была бы на их стороне и на нашей. И положили бы они тех всех одним залпом. И на эту стрельбу прибежали бы из главного дворца, и всех, кто бы остался живой, повязали. А так теперь нас повязали. Почти!

Эти последние слова Семен сказал очень сердито. Но почти сразу успокоился, опять начал курить и вскоре опять заговорил — даже с улыбкой:

— Да ты не грусти, Иван. Ты же кто? Просто ротмистр. И какая у тебя была власть? А тут вон даже фельдмаршал Миних, Христофор