не беседовал с ним о подобных вещах, о церквях, часовнях и духовных орденах. Мы больше говорили об Айхштетте, о котором, в отличие от него, я имел весьма поверхностное представление.

Мне верилось, что Бургхард не умер, а с восторгом, который был столь ему присущ, возродившись в своем молодом и крепком теле, предстал перед Всевышним во всех своих знаках отличия. Он не роптал и не ругался, а ушел смиренно, без страха, с единственной грустью о своем ребенке.

Я, спотыкаясь, словно оглушенный, шел по разрушенному Лиману и вспоминал последние слова Бургхарда, которые он произнес так, чтобы не сделать мне больно, но которые меня сильно потрясли:

– У нас, собственно говоря, это называется восстанием из мертвых.

Вот так просто была опровергнута всяческая греческая премудрость.

По пути я встретил Бланка, который шел мне навстречу с рукой на перевязи. Он был ранен осколком мины. Глаза его были полны ненависти и боли.

– Если я не вернусь домой с двумя Железными крестами, то застрелюсь, – заявил Бланк.

Я поспешил успокоить его, заверив, что ему не долго осталось ждать, тем более что один крест у него уже есть, и заторопился дальше.

Скалигер сидел позади дома, укрываясь от обстрела. По всему было видно, что противник отчаянно сопротивлялся. Рядом с нами миномет посылал вдаль мину за миной.

Если бы нашим пехотинцам не надо было ждать, пока подтянется артиллерия, то они давно были бы у железной дороги. Рельсы с путей русские сняли, и мы вошли в густой лес, в который вели железнодорожные пути. К обеду все батальоны стояли уже вдоль железнодорожной насыпи. Задача была выполнена. Солдаты противника сопротивлялись до последнего, отстаивая каждый дом, и были перебиты все до единого.

В ходе этой битвы последнее сопротивление противника на украинской земле было сломлено. Дальше мы шли, не встречая противодействия, по высохшей, почти не возделанной и безлюдной степи. Населенные пункты встречались крайне редко. Воды почти не было. Марши приходилось планировать так, чтобы к вечеру добраться до какого-нибудь населенного пункта, где мы вычерпывали колодцы до дна. Часто вода в них заканчивалась еще до того, как нам удавалось напоить хотя бы половину лошадей.

Волокнистая и очень жесткая степная трава имела коричневый цвет. На высушенных солнцем полях урожаи были настолько скудными, что жать их серпами не представлялось возможным. Леса отсутствовали, соответственно, не было и дров. Для топки использовался высушенный навоз, а дома сооружались из каменных блоков. Земля выглядела светлой и пыльной, уже на небольшой глубине начинался известняк. Иногда встречались селения, в которых дома напоминали французский или итальянский стиль, поскольку строились целиком из камня. В воздухе чувствовалось дыхание юга. И если бы не отсутствие пальм и агав, то можно было подумать, что находишься где-нибудь на Средиземном море.

В день мы проходили без остановок по 30, а иногда и по 40 километров. Самый продолжительный дневной переход составил 52 километра. На четвертые сутки мы пересекли речку Айдар, а через 27 километров еще какой-то ручей. Затем оказались возле небольшого села, рядом с которым русские организовали скотобойню. Брошенные прямо на земле внутренности животных издавали неприятный запах. Селяне выглядели изможденными и выпрашивали у нас хлеб.

Но и нам тоже приходилось несладко. Консервы, которыми нас снабжали, были невкусными и зачастую просроченными. Стало расти число желудочно-кишечных заболеваний. Сколько раз мы молились на марше, чтобы быстрее добраться до воды. Солдаты страдали от жгучего солнца, проклиная пилотки, на которых отсутствовали даже солнцезащитные козырьки. Лошади дохли. Не было ни сена, ни соломы. Артиллерия передвигалась уже не столько на лошадях, сколько на волах. Иногда можно было увидеть даже верблюдов, от которых ездовые лошади шарахались прочь, раздувая ноздри. По ночам мы отдыхали прямо на свежем воздухе, хотя они были довольно прохладными, зато днем становилось нестерпимо жарко.

На следующий день мы проскакали прямо по полям 17 километров, оставив в стороне дороги, на которых автомобили поднимали огромные столбы пыли. К вечеру наш взвод вышел к какому-то селу, в котором Эрхард напросился на ужин к местной учительнице. Молодая, с темными густыми волосами и смуглой кожей, она приветливо улыбалась и довольно сносно разговаривала по-немецки.

– Нет, нет! Только после вас! Заходите! – игриво проворковала девушка, приглашая нас в дом.

По всему было видно, что она не прочь пофлиртовать. Родом она была из Кишинева и жаловалась на то, что ей приходится прозябать в этом глухом селе.

– Здесь так скучно! Вот Кишинев – это большой прекрасный город. В нем много шикарных магазинов, парков, ресторанов! Много музыки и развлечений! А какие там мужчины!

Когда хозяйка говорила о мужчинах, мне показалось, что она даже зацокала языком.

– Это шпионка, готов поспорить, – прошептал мне на ухо Эрхард.

Я не стал говорить с ним на данную неприятную для меня тему и, чтобы сменить направление разговора, попросил его дать мне прикурить. У нее нашелся настоящий молотый кофе и даже сахар. И я вызвался приготовить великолепный напиток. Получая удовольствие от давно забытого вкуса натурального кофе, мы развалились на стульях, вытянув ноги на пятнистый коврик, украшавший пол ее комнаты.

– О, Германия – прекрасная страна! Добре, добре, – приговаривала она.

Тут нас потревожили, вызвав в штаб батальона к Скалигеру. Пришлось быстро допивать свой кофе.

Был получен приказ на срочное выдвижение, и уже в 11 часов вечера, когда совсем стемнело, мы вошли в какой-то городок, спешно оставленный противником. Я уже не помню его названия. К тому же карты у нас не было. Здесь сосредоточился весь полк. Наскоро перекусив, мы двинулись дальше, чтобы к рассвету выйти на исходные позиции.

Устроившись за сараем на краю огромной котловины, я с высоты 50 метров обозревал ее дно, лежавшее в предрассветных сумерках. Постепенно до меня дошло, что передо мной находится своеобразный гигантский кратер. Видимо, по какой-то причине земля здесь внезапно опустилась. Внизу котловины просматривались леса и просеки, селения и небольшие речки. Настоящий маленький мирок.

Мне хорошо было видно, как оба батальона выдвинулись вперед и, словно на учениях, развернулись в боевой порядок один возле другого, образовав широкий фронт. Было 4 часа утра, и иногда в свете восходящего солнца возникали металлические отблески. Из лесочков выползали клочья тумана, накрывая просеки серебристой вуалью. Передовые группы осторожно продвигались по открытым участкам местности. Они осматривались и поджидали соседей. Перед ними то и дело возникали фонтаны земли от разрывов снарядов поддерживавшей пехоту артиллерии. Прямо подо мной со взводом стоял Скалигер, ожидая, когда можно будет последовать вслед за пехотинцами. Впервые за все время войны наш наблюдательный пункт