– Спасибо за подарки.

Она собиралась уйти сразу. Не разговаривать с ним. Не отвечать на вопросы.

– Джульетта. Сядь в машину, холодно же.

Она захлопнула дверцу и двинулась прочь. Автомобиль медленно ехал рядом, Винсент опустил стекло.

– Прошу тебя, Джульетта. Все, чего я хочу, – поднять тебе настроение.

Она остановилась. Он открыл дверцу, она не села.

– У тебя семья, зачем ты меня преследуешь?

– Ты получила мои письма?

Это прозвучало с обидой, и Джульетта ощутила укол вины. Коротко оглядевшись, она опустилась на сиденье. Внутри было тепло и тихо. Никаких звуков, кроме гула мотора и тиканья аварийной сигнализации. Салон равномерно вибрировал.

– Так ты их читала? – громче спросил Винсент.

Ясный взгляд, изящная линия рта – все, во что она влюбилась, было при нем. И главное – это его вечное стремление все расставить по местам. Представить невозможно, чтобы этот человек когда-нибудь что-нибудь сделал не так.

– Винсент, у тебя своя жизнь, у меня своя.

– Почему ты мне не ответила?

Винсент был не из тех, кто так просто отступает. Ох уж эта немецкая привычка во всем разобраться до конца, даже если это не имеет никакого смысла… Джульетта собиралась промолчать, но слова вырвались сами собой:

– Я прочитала их все, Винсент, но чего ты он меня хочешь? Все решено.

Он взял ее за руку, и Джульетта узнала прикосновение теплой ладони. Она хотела высвободиться – не получилось. Винсент притянул ее к себе, поцеловал в щеку. Знакомый запах.

Винсент поцеловал ее раз, потом еще… Осторожней, чем тогда, но с той же нежностью.

– Не надо, – сказала Джульетта.

Он вдохнул запах ее волос. Все было как прежде, будто они вчера расстались. За окнами не существовало ничего, кроме снега. В машине, словно внутри снежного кокона, плыли воспоминания о жарком лете, сухой траве и накрахмаленных простынях в маленьком миланском отеле.

– Зачем ты приехала в Мюнхен?

– У тебя семья, Винсент…

– А я все время думал, неужели я в тебе обманулся?.. Как ты могла оборвать все, как будто ничего не было? Я пытался забыть тебя, я пытался, но…

Джульетта смотрела на свои колени.

– Al cuore non si comanda.

– Что это значит?

– Сердцу не прикажешь.

Винсент понял, что его чувство не безответно. И она захотела, чтобы он это знал. Он крепче сжал ее руку.

– Слишком поздно, Винсент.

– Но мы не можем и дальше делать вид, будто ничего нет.

Джульетта почувствовала себя загнанной в угол. Ну почему он всегда прав? Это сводило ее с ума, ведь на самом деле Винсент ничего не понимал.

– Ты любишь мужа?

– Это не из-за Энцо!

– Тогда почему?

Джульетта поняла, что сказала слишком много. Инстинктивно потянулась к ручке дверцы. Винсент перехватил ее пальцы.

– Из-за Винченцо? Но он поймет, он достаточно взрослый. Посмотри на меня, Джульетта.

Она попыталась. Не моргая. Она надеялась, что Винсент ни о чем больше не станет ее спрашивать, видела, каким усилием дается ему каждое слово.

– Мне пора.

– Но ведь… Винченцо наш сын, да? Скажи мне правду, Джульетта.

Она хотела качнуть головой, но мышцы словно парализовало. Тогда она попыталась отвернуться, но Винсент взял ее голову в ладони и заглянул в глаза. Джульетте не оставалось ничего, только ответить на его взгляд. Он отпускал ее постепенно, по мере того, как постигал ее ответ. Но и когда Винсент опустил руки, Джульетта не шевельнулась. Лишь глаза ее набухли слезами.

Ее захлестнуло беспросветное отчаяние. Раздавленная, не помня себя от стыда и чувства вины, Джульетта наконец нащупала ручку дверцы и шагнула наружу. А потом, как слепая, побежала через улицу. Вокруг визжали тормоза, сигналили машины. Джульетта остановилась и снова рванулась с места – прямо наперерез автобусу. Винсент кинулся за ней. Автобус остановился. Джульетта постучала в окно, и водитель открыл дверь. Подбежавшего Винсента окатило грязной водой.

– Джульетта…

Он бежал за автобусом, в заднем окне которого бледным пятном маячило ее лицо, пока не выдохся. Он остановился посреди улицы – темная тень на фоне падающего снега. И постепенно растворился в этой всепоглощающей белизне.

Джульетта вернулась домой насквозь продрогшая. Винченцо, лежа на диване под тусклой лампой, что-то царапал в тетради по немецкому языку. Скинув на пол мокрое пальто, она подбежала к сыну и обняла его столь порывисто, что мальчик испугался.

– Я люблю тебя, Винченцо… – шептала Джульетта. – Больше всех на свете… ты знаешь?

– Я тебя тоже, – ошарашенно пролепетал он. – Что случилось?

С ее волос капала вода. Шарф пропитался как губка. Джульетта разрыдалась, еще крепче прижала к себе сына. Винченцо осторожно отстранился, опасаясь причинить ей боль.

– Мама, кто был этот человек? – спросил он.

– Так… один знакомый… Это было еще до твоего рождения.

Она ждала его реакции, но Винченцо лишь растерянно смотрел на нее.

– Но мой муж – Энцо… – пробормотала Джульетта. – Он хороший отец… правда?

– Да…

Сзади скрипнула половица. Джульетта притиснула к себе мальчика, будто так надеясь остановить готовую обрушиться на нее лавину.

Джованни захлопнул фотоальбом. Неапольская бухта в лучах закатного солнца выглядела фантастически. Между тем место Винченцо во главе стола на террасе оставалось свободным. Я устала его ждать. Захотелось уйти, побыть одной, собрать впечатления последних дней в более-менее связную картину. Жизнь дала трещину. Целостность моего «я» оказалась нарушена, потому что изначально была мнимой. Все летело к черту.

Мое сходство с Джульеттой поразило меня с самого начала. Но и итальянский мальчик из Хазенбергля обнаруживал на удивление много общего с девочкой, какой я себя помнила. Я ощущала в себе ту же бесприютность, при том что имела полноценный немецкий паспорт и немецкую мать. Я словно носила на себе невидимое клеймо чужака, свидетельство ущербности, не позволяющей мне стать членом какого бы то ни было общества.

Лишь годы спустя я научилась понимать свою отчужденность как проявление того, что можно назвать талантом. Поначалу я не видела ничего особенного в том, что рисовала одежду и сама шила для своих кукол. Меня скорее удивляло, что другие не занимаются этим. То, что это увлечение – часть моей идентичности, я узнала по реакции окружающих, и это открытие позволило мне увидеть свое место в мире и перестать бояться других. Платой за науку оказалось вечное отчуждение, отказ от того, к чему стремится каждый ребенок, – стать «своим».