– Что?

– Говорите, я запишу. – Он развязал веревку на запястье статуи и нашел участок без узелков. – Начинайте.

– Это… пуговицы. С их помощью вы застегиваете одежду, – медленно сказал я. Рафаэль завязывал узелки гораздо быстрее, чем жители деревни, но даже ему понадобилась почти целая минута. Он обмотал веревку вокруг руки статуи.

– Хорошо, – пробормотал он. – Так, вы можете дать ей что-нибудь?

– Я не взял соль.

– Все что угодно. Левой рукой, – добавил Рафаэль, схватив меня за правую. – Всегда той рукой, которой вы не пользуетесь в жизни. Это как не обнажать меч в присутствии короля.

В моем левом кармане лежали спички. Я достал их.

– Как насчет спичек? Полагаю, никто не захочет разводить здесь огонь.

– Полезная вещь. Покажите ей, что это такое.

Мы оба сложили руки вокруг крошечного пламени. Я быстро задул его, хотя пыльца не успела загореться. Я выложил остаток коробка в руку маркайюк, и она сомкнула пальцы вокруг спичек.

– Хорошо. Теперь уходите.

Я слышал, как статуя двигалась, пока мы спускались в воду. Оказавшись на острове, я увидел, что маркайюк подняла руки в нашу сторону так же, как святыни в Бедламе, просящие соль. Спички исчезли.

– От таких вещей у меня мороз по коже, – заявил Мартель.

Киспе встревоженно смотрел на маркайюк. Когда кто-то рассмеялся и швырнул в статую кость, желая посмотреть, что она сделает, он вздрогнул. Статуя не двигалась. Рафаэль дотронулся до моей спины, когда мы вышли к камням.

– Вы сможете быстро уйти ночью, если будет возможность? – прошептал он.

– Зависит от того, что вы имеете в виду под словом «быстро». Вряд ли я смогу бежать. Но я пойду туда, куда вы скажете.

– Меньше заговоров, – спокойно сказал Мартель. – Вынужден предупредить вас, что ночью вам не удастся сбежать. Кто-нибудь всегда будет стоять в карауле, поэтому выбросьте эту идею из головы.

Я встревожился. Возможно, Мартель узнал некоторые английские слова, а может, просто догадался, о чем мы могли говорить.

– Рафаэль, иди сюда, – велел он. – Я не хочу есть в одиночестве. Мистер Тремейн?

– Я скоро вернусь. У меня болит нога, – солгал я. Идея притвориться усталым казалась разумным решением, хотя я не подумал об этом сразу.

Рафаэль поднял руку, чтобы привлечь мое внимание, и резко опустил ее в другую сторону. Я скрылся за камнями, чтобы никто не мог выстрелить в меня. Оттуда я увидел, как Мартель потер костяшкой пальца царапину над бровью Рафаэля и спросил, откуда она появилась, словно он не знал, что сам оставил ее. Рафаэль отмахнулся от него, но под его обычной грубостью скрывалась радость. Я опустил голову на руки.

В ту ночь Мартель поставил в караул двоих мужчин – чтобы следить не только за нами, но и за другими людьми. В лесу было тихо, и лишь мелкие животные бегали, оставляя полосы света. В темноте, там, где сгорела пыльца, кто-то щелкал и щебетал. Я долго не мог заснуть, но в лесу не было ни одного следа человека, даже в деревьях, ветви которых были такими широкими, что по ним можно было идти. Рафаэль сел недалеко от меня с книгой, прислонившись спиной к дереву. Я наблюдал за ним через полог палатки. Вскоре он отложил книгу и взял в руки то, что со стороны казалось аккуратным мотком веревки. Рафаэль медленно разматывал его и обвивал веревку вокруг руки. Узелки были аккуратными и почти незаметными. Если бы я не знал, что это такое, то решил бы, что он сматывает клубок. Его запястье, как и всегда, обхватывали четки. Бусины из вишневого дерева щелкали, когда он двигал руками, а крест иногда звенел, задевая пуговицы его рубашки. Звук был таким привычным, что все происходящее казалось менее странным. В конце концов я заснул. Даже во сне я ждал щелчка револьвера Мартеля.

Проснувшись, я не хотел вставать. Горячие ключи нагрели землю, и в палатке пахло теплой травой и парусиной. Полог по-прежнему был открыт. Я смотрел на пар и пыльцу в воздухе. После снега это было прекрасно. Я решил, что толком не проснулся, раз ничего не слышал, но, очевидно, остальные еще не поднялись. Снаружи доносилось журчание воды и кряканье уток. Я снова закрыл глаза. Мне было так тепло и удобно, что я почувствовал, будто плыву.

Лишь пошевелившись, я понял, что Рафаэль спал рядом, обняв меня рукой – так никто бы не смог застрелить меня, не задев его. Его четки оставили округлые следы на моей руке и отпечаток креста поверх татуировки якоря. Я сомкнул пальцы вокруг бусин. Я впервые находился в постели с другим человеком. За всю свою жизнь я банально и бессмысленно влюблялся в чужих жен, а потом стал слишком стар, чтобы начинать. Мне казалось, что вряд ли я смогу жить с кем-то другим, но я ошибался. Было бы хорошо всегда так просыпаться.

Из-за прежней грусти я не сразу заметил, что рука Рафаэля дрожала. Она была теплой. Я сжал его пальцы, чтобы проверить, исчезнет ли дрожь, но этого не произошло. Рука дрожала, словно Рафаэль лежал рядом с работающим двигателем. Я никогда не переживал из-за отсутствия медицинского словаря, но через несколько секунд я сел, слишком расстроенный, чтобы лежать. Рафаэль угасал на моих глазах, и причина этого наверняка была хорошо изучена. Если я когда-нибудь вернусь домой, на одном из ужинов обязательно найдется доктор, который воскликнет: «О да, конечно, это же это. Я и не думал, что люди до сих пор умирают от этой болезни».

Мне оставалось лишь укрыть его одеялом.

Когда я вышел из палатки, желая раздобыть что-нибудь на завтрак, я обнаружил, что в других палатках – их было три, и все они были открыты, – никого не было, кроме палаток Мартеля и Киспе. Одеяла остальных оставались внутри, но самих мужчин не было. После всего, что с ними произошло, было невероятной глупостью прогуливаться по острову без Рафаэля. Но затем я увидел рубашки и жилеты, висевшие на нижних ветках дерева на берегу озера, там, где воздух был пропитан пыльцой. Его веток не хватило, чтобы развесить всю одежду, и несколько рубашек лежало на земле рядом с маркайюк. Она опустила руки, но, должны быть, люди пытались повесить на нее одежду.

Я нахмурился, когда заметил, что все одеяла были сложены. Некоторые были слегка смяты, но на них по-прежнему остались заломы от долгого лежания в походных сумках. Оглядывая берег в поисках следов в пыльце, я снял свою рубашку с дерева. От нее пахло серой, но она была сухой и теплой, словно ее только что выгладили. Я остановился, мысленно удивляясь тому, что зашел так далеко и до сих пор не погиб.

Рафаэль резко проснулся.

– Меррик?

– Я здесь.

Он снова лег. Теперь его волосы стали рыжевато-каштановыми. Я поднял в воздух пыльцу рядом с пологом палатки, чтобы рассмотреть получше его глаза. Он вяло махнул рукой, показывая, что с ним все в порядке. Я все еще застегивал рубашку, когда он вышел ко мне.

– Где остальные? – спросил Рафаэль, увидев пустые палатки.