Дейа смотрела, как он высыпает кунжутные семена в чугунный сотейник – ей было интересно взглянуть на деда глазами своей матери. Что Исра чувствовала, стоя совсем рядом с Халедом, пока они жарили кунжут? Наверное, застенчиво улыбалась и отрывисто отвечала свекру, опасаясь, что их услышит Фарида…

– Вы с мамой когда-нибудь разговаривали? – спросила Дейа.

– Она была не очень-то словоохотлива, – отозвался Халед, открывая банку с майораном. – Но иногда на нее находили приступы откровенности.

– И о чем она говорила?

– О разном. – Халед бросил щепотку майорановых листьев в ступку и принялся толочь их. – Как она скучает по Палестине. – Он высыпал толченый майоран поверх кунжутных семян. – Как ее поражает твоя любознательность.

– Правда?

Он кивнул.

– Она каждый день читала вам с сестрами вслух. Помнишь, нет? Иногда вы садились все вместе на крыльце, и во время чтения она издавала всякие смешные звуки. Как же вы хохотали! Мне редко доводилось слышать смех Исры, но в такие моменты она заливалась, как ребенок.

Во рту у Дейи пересохло.

– А еще что?

Халед открыл баночку сумаха. Коричневато-красный порошок всегда напоминал Дейе о родителях. Исра часто тушила овощи на оливковом масле с сумахом, так что те приобретали слегка малиновый оттенок. А затем выкладывала готовую массу на теплую лепешку мcахан. Любимое блюдо ее отца… От этой мысли ей стало тошно.

Халед добавил в смесь щепотку соли.

– Что именно ты хочешь знать?

Что она хочет знать? Вот так вопрос! Неужели они считают, что могут так просто от нее отделаться?

– Мне столько лет лгали! Я теперь не знаю, чему верить, что думать, что делать.

– Я и тогда считал, что надо сразу рассказать вам правду, – проговорил Халед. – Но Фарида боялась… Да мы оба боялись… Нам не хотелось, чтобы вы страдали, – только и всего. Мы стремились вас защитить.

– Я очень многого не знаю…

Он встретился с ней взглядом:

– Мы все очень многого не знаем. Я вот до сих пор не могу понять, почему моя дочь сбежала из дома, почему мой сын убил свою жену, убил себя. Не понимаю, что было в голове у моих собственных детей.

– Но Сара хотя бы жива, – сказала Дейа. – Ты можешь спросить у нее лично, почему она сбежала. И получишь ответ – но ты предпочитаешь оставаться в неведении.

Халед отвел взгляд. По его лицу Дейа поняла, что он до сих пор злится на дочь.

– Неужели ты никогда ее не простишь?

Он не поднимал глаз.

– Она скучает по вас и жалеет… жалеет, что сбежала.

– Все не так просто.

– Но почему? Потому что она женщина? В этом все дело? Жалкая женщина посмела вас осрамить? А моего отца бы ты простил, останься он в живых? Скажи – ты бы простил ему убийство моей матери?

– Говорю тебе, все не так просто.

Дейа покачала головой:

– Как прикажешь это понимать?

– Я действительно не могу простить Сару, но дело тут не в ней. Дело во мне самом. Простить ее мне не позволяет гордыня. А это куда более страшный грех, чем тот, что совершила она. Тут я перед ней виноват. Да я перед всеми вами виноват…

– Ты так говоришь, сидо, будто уже ничего не исправить. Но ведь это не так! Ты еще можешь простить ее. У тебя еще есть время.

– Время? – повторил Халед. – Сколько бы времени ни прошло, доброго имени нам не вернуть.

– С тобой все в порядке? – спросила Исра Сару вечером, когда Фарида и Надин уселись в зале смотреть телевизор. Исра и Сара иногда составляли им компанию, но сегодня хлопотали на кухне: фаршировали капусту.

– Да, все хорошо.

Исра продолжила, старательно подбирая слова:

– Я понимаю, что замужество тебя пугает, особенно теперь, после того, как… – Она перешла на шепот: – Как Ханна умерла.

– Она не умерла, – поправила Сара, даже не потрудившись понизить голос. – Ее убил собственный муж. Тем не менее моя мать по-прежнему хочет во что бы то ни стало выдать меня за чужого человека – как будто ничего не было.

Исра не знала, что на это сказать. Она не считала, что смерть Ханны имеет какое-то касательство к Саре. Если бы каждая женщина отказывалась идти замуж только потому, что какая-то другая женщина погибла от руки мужа, никто бы не играл свадьбы. Втайне Исра подозревала, что несчастье приключилось не на пустом месте – что-то Ханна натворила. Не в том смысле, что она получила по заслугам, – ни в коем случае. Но не может же такого быть, рассуждала Исра, чтобы муж убил жену безо всякой на то причины.

– Я тебе очень сочувствую, – проговорила она. – Если захочешь выговориться, я всегда готова тебя выслушать.

Сара пожала плечами:

– Что толку в разговорах?

– Ты боишься? Дело в этом? Потому что, если так, я тебя понимаю, я сама…

– Я не боюсь.

– Тогда в чем дело?

– Я просто больше так не могу.

– Как – так?

– Вот так. – Сара указала на кастрюлю фаршированной капусты, стоящую между ними. – Это не жизнь. Я так жить не хочу.

Исра вытаращила глаза:

– Никакой другой жизни не существует, Сара. Ты же знаешь…

– Для тебя – может быть. А для меня существует.

Исра почувствовала, как загорелись щеки. Она отвела глаза.

– Знаешь, я тут на днях школу прогуляла.

– Что?

– То самое. Мы с друзьями решили отметить, что нам всего неделю осталось учиться. Пошли в кино на этот фильм. На «Титаник». Ну, ты наверняка рекламу видела? Так вот, это жутко романтичное кино про любовь, а ты меня знаешь – я все, что про любовь, не очень-то жалую. Но знаешь, о чем я думала весь сеанс?

Исра покачала головой.

– У меня в голове одна мысль сидела: что у меня такой любви никогда не будет. Я ведь никогда никого не полюблю, Исра. Если останусь в этом доме.

– Полюбишь, конечно, – покривила душой Исра. – Обязательно.

– Ну да, конечно.

Исра знала, что голос выдает ее:

– Не глупи, Сара. Книги, фильмы… реальный мир устроен иначе.

Сара скрестила руки на груди:

– Тогда почему ты целыми днями читаешь?

В горле у Исры встал ком. Она попыталась его сглотнуть – безуспешно. Почему ей так трудно признать правду – не только перед Сарой, но и перед самой собой? Давно пора перестать притворяться, будто все в порядке. Рано или поздно придется сознаться, что в голове у нее бесконечно крутится одна и та же страшная мысль: не дай бог сделать со своими дочерями то же самое, что с ней сделала мама. Не дай бог заставить их повторить собственную судьбу.