– Доверься мне. Мы уже делали так раньше. К тому же мы оба сейчас не в лучшей форме и не должны справляться с этим в одиночку.

– Хорошо, – осторожно говорю я.

Грузовик сворачивает на восток, не доезжая несколько десятков метров до полчища, чтобы обогнуть одичалых. Я вновь вызываю интерфейс манжеты и подключаюсь к маске Мато, а затем передаю ему зашифрованный файл «Панацеи». Продумывая, как буду взламывать панели одичалых, я посылаю к ним импульс. Имплант работает на износ, но все еще держится, когда я сосредотачиваюсь и делю свой разум…

А через мгновение чувствую, что Мато делает то же самое. Что-то поднимается внутри от этого ощущения. Привитый и отработанный инстинкт, который срабатывает, несмотря на отсутствие воспоминаний. То, как ощущается рука Мато в моей, звук его голоса, его присутствие рядом, то, как он смотрит на меня. Все это взывает к моей темной, скрытой сути, которая неуверенно, но быстро разрастается внутри, пока у меня не перехватывает дыхание.

Я доверяю ему. Знаю его. Все, что, как мне казалось, я потеряла за те полгода, проведенные с ним вместе, осталось внутри… просто мне не хватает воспоминаний, чтобы связать все вместе. Будто я позабыла слова песни, написанной нами, но в голове все еще звучит ее мелодия. И сейчас меня наполняет уверенность Мато в том, что мне по силам сделать это и самой. Но ему хочется сделать это вместе. И сейчас я уже не знаю, почему последние несколько часов сомневалась в себе.

Я чувствую свое могущество, что способна на все. Что должна сделать все. Я поворачиваюсь к обезумевшей, кишащей толпе и снова дроблю свой разум, пока заготовленный мной алгоритм взламывает панели одичалых, отправляя им «Панацею».

Грузовик мчится вдоль границы города и собравшегося полчища, а код проникает на их панели, пока мы вновь не возвращаемся на дорогу, по которой приехали сюда. Тормоза скрипят, когда мы останавливаемся, а я вновь сливаю свой разум воедино и стараюсь перевести дыхание. Перед глазами все расплывается, но мне хочется смеяться. Мы с Мато сейчас совершили то, что находится за пределами человеческого разума. Он сжимает мою руку, и я смотрю на него, пока внутри бушует вихрь эмоций.

Удивление, восторг, волнение и отголоски чего-то более глубокого. Я не знаю его так же хорошо, как он меня, но, думаю, мне бы хотелось его узнать. Мато пугает меня, но мой страх вызван не тем, что он может причинить мне боль. А тем, куда он заведет меня, если я последую за ним, и тем, кем могу стать. Рядом с ним я чувствую себя настолько сильной, что это опьяняет. И теперь мне уже не кажется такой ужасной идеей отправить «Панацею» на все панели на земле.

Наверное, только вместе с Мато я смогу построить новый мир, о котором мечтала.

– Сколько времени потребуется, чтобы код заработал? – спрашивает он.

– Немного, – глядя на полчище, отвечаю я.

Их поведение уже меняется, а рычание стихает, но еще непонятно, сработала ли «Панацея». До нас доносится тихий гул, и я резко поднимаю глаза к небу и маленькому беспилотнику.

– Кто-то следит за нами, – говорю я.

– Похоже, он из «Картакса». – Мато выпрямляется, а его маска темнеет. – У него нет ракет, он просто записывает происходящее. Думаю, его отправили сюда, чтобы показать мирным жителям в бункерах, насколько здесь плохо.

– Пусть смотрят.

Я распахиваю дверь грузовика.

– Что ты делаешь? – удивленно уставившись на меня, вскрикивает Мато.

Но я не отвечаю ему. А просто вылезаю из грузовика и направляюсь к полчищу.

Катарина

– Черт побери, – уставившись на экран, выпаливает Анна.

У нас осталось всего девять с половиной минут. Не знаю, что произойдет, когда обратный отсчет закончится, но мы находимся под землей в бетонном бункере, и есть сотни способов того, как «Картакс» может уничтожить нас всех. Резервуары вокруг нас поблескивают в свете ламп, а тела внутри пугающе неподвижны. Стальная дверь, отделяющая нас от грузовой площадки, заперта, а из-за нее доносятся приглушенные, но испуганные и растерянные голоса. Никто из солдат не знает, что происходит и что, черт возьми, это означает.

Я даже не знала, что в бункерах есть какие-то протоколы самоуничтожения. И это лишь доказывает, что «Картакс» скорее убьет всех своих людей, чем лишится над ними контроля.

– Ты же шутишь, правда? – спрашивает она. – Как бункер может самоуничтожиться?

– Это вообще невозможно, – говорит Коул, а затем подходит к двери и дергает за ручку. Но она не поддается. – Существуют десятки степеней защиты, которые не позволят это сделать. «Картакс» никогда не разрабатывал протоколы самоуничтожения, опасаясь сбоя или взлома систем.

– Ну, очевидно, ты ошибаешься, – возражает Анна, начиная расхаживать по комнате. – Нам нужно выбраться отсюда к чертовой матери. Я не собираюсь здесь умирать.

Коул колотит кулаками по двери и зовет солдат, но Анна хватает его за руки.

– Они в панике. И не выпустят нас. Нужно взорвать двери.

– Давайте я перенесусь на площадку и попытаюсь поговорить с ними? – предлагаю я. – Они должны выпустить нас, если бункер действительно самоуничтожится через несколько минут.

Анна поворачивается ко мне и пригвождает меня к месту взглядом.

– Ты уже достаточно натворила, Агатта. Это по твоей милости мы оказались здесь. Так что заткнись и дай нам разобраться с этим.

Ее слова словно стрелы впиваются в меня, и я отступаю назад, не зная, что на это ответить. Она права. Я солгала им и отдала их в руки «Картакса», и теперь они заперты здесь. Коул хватается за крышку сенсора рядом с дверью, пытаясь открыть ее. Я оглядываюсь по сторонам в поисках того, что помогло бы им сбежать. И взгляд скользит по блестящим резервуарам, выстроившимся вдоль стен. Здесь заперты сотни людей, а под нами еще тысячи. Целые семьи с детьми, которые беспомощно наблюдают, как цифры отсчитывают последние минуты их жизни. Даже если нам удастся выбраться отсюда, мы не можем оставить их умирать.

С потолка доносится щелчок. Коул оглядывается через плечо, все еще пытаясь сдернуть крышку с сенсора.

– Что это было?

– Не знаю, – поднимая голову, отвечаю я.

В бетонном потолке виднеются камеры, лампы и металлические вентиляционные отверстия. Вот только последние гудят немного по-другому.

– Думаю, что-то случилось с кондиционерами, – добавляю я.

– Это не кондиционеры, – поправляет меня Коул. Он замолкает, не выпуская из рук крышку дверного датчика, и кашляет. – Мы под землей, в герметичной комнате. Через них подавался кислород.

Сердце пропускает удар. Он прав – дверь в грузовой отсек запечатана, а на нижних уровнях «Хоумстейка» усиленный контроль над воздушными шлюзами. Я закрываю глаза и вызываю манжету, чтобы подключиться к системам жизнеобеспечения бункерами. Они надежно укрыты за системами безопасности, но я уже взламывала их в этом бункере и помню, как устроены главные элементы управления. Я пробираюсь к внутренним системам: отоплению, воздушным фильтрам, лифтам. Все они работают, но в системных журналах встречаются сотни предупреждений.