Отряд коммунаров сражался…

И снова Сильва продолжила:

…Под натиском белых наемных солдат

В расправу жестоку попался.

Сальма Ивановна замолчала. Только когда Сильва, побродив еще с полчаса по комнате, разделась и тихонько прилегла с матерью, подозрительно спросила:

— Это что у тебя за служба такая, для которой песни гражданской войны требуются?

— Службе не нужно. Это мне нужно, мама.

И опять мать и дочь лежали обнявшись, не разговаривая, понимая и не понимая друг друга.

— Сивка, мне кажется, ты готовишься к чему-то трудному.

— Конечно, мама. Как иначе я смогу посмотреть в глаза фронтовикам после войны, не побывав сама на фронте?

— Я, конечно, понимаю. Мы сами с твоим отцом иначе не представляли себе жизнь. Просто я подумала, что сейчас не меньше бы пригодились твои инженерные знания.

Сильва вдруг встала, извлекла из штанов коробку папирос, закурила:

— Ты извини, мама. Курить я начисто бросила. Это только так, на минуту. Вспомнила. С той стороны прибыл парень. Его тяжело ранили. Он знал многих лэтишников, попросил меня посидеть с ним. Боль его изводила, а он все говорил: «Нам не стыдно будет, Сильва, после войны».

…Он был вторым, кого спас Володя. Ее Володя. Он рассказывал Сильве о нем с упоением. Они дружили. «Он любил кого-нибудь?» — едва слышно спросила она. Вошла сестра: «Перевязка. Прошу удалиться». «Завтра доскажу», — пояснил он взглядом. Назавтра его не стало.

Но об этом в разговоре с матерью умолчала.

— Сивка, ну, я понимаю — фронт, — вслух раздумывала мать. — Но ты с самого начала войны вбила себе в голову, что хочешь попасть в тыл к немцам… Разве там место для девушки?

— А разве мало девушек там воюет, мама? А сколько было лет тебе, когда ты комиссарила под Петроградом и тряслась на конях вместе с буденовцами? Девятнадцать? Двадцать? А мне уже двадцать три, и я еще ничего выдающегося не сделала.

— Тебе нужно обязательно выдающееся?

Сказала, засыпая, прижавшись к матери:

— Обязательно. Только выдающееся.

Мать убегала в госпиталь первой. В дверях крикнула:

— Не будь лентяйкой, пиши хоть два раза в неделю! Хотя бы песни гражданской войны!

Сон уже слетел. Быстро оделась, попрощалась с бабушкой.

— Ты в кого веришь, бабушка?

— В человека, Сильвочка.

— Тогда… Тогда помолись и за меня.

«Ждите меня, родные. Я скоро, скоро…»

На лестнице встретилась с девочкой, закутанной в шарфы, только красный носик торчал.

— Здравствуйте, тетя Сильва.

— Ты кто?

Девочка смотрела на нее с восхищением.

— Забыли? — и громко, будто читая, произнесла нараспев: — Волшебник Кулинар бросал в большой-пребольшой чан чегой-то от хлопка и говорил: «Ахалай-махалай!»

— Зорянка! Девочка моя! Ты совсем-совсем большая стала!

— И вы, тетя Сильва, большая стали. Вы теперь у нас будете? Расскажете нам еще сказку?

Подумала. Детям нужно говорить правду.

— Уезжаю, Зорянка. Найду самую лучшую сказку и привезу ее вам. Хоть всю землю перекопаю, а привезу!

За окнами металась февральская вьюга.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ.

ЛИРИКА МЕЖДУ БОЯМИ

С Азовья налетал ветер — хлестал по лицам, мешал дышать. Начдив, группа штабистов и Восков гарцевали на лошадях у Матвеева Кургана, в двух десятках километров от Таганрога, ожидая донесения конной разведки. Но разведка не возвращалась, и Солодухин, не отличавшийся в предвкушении боя неистощимым терпением, написал короткую записку конной бригаде с приказом начать прорыв и отослал связного.

— Эх, и погуляют в Таганроге мои конники! — громко объявил он.

Вениамин Попов, прошедший с дивизией от Орла, а ныне возглавлявший ее полевой штаб, с тревогой прислушался к словам начдива, скрывая беспокойство, спросил:

— Петр Адрианович, вы это о чем?

— О чем, о чем? — весело отозвался начдив. — О том, что через два-три часа мы уже будем пировать в городе. Я приказал комбригу Конной выступить.

— Товарищ начдив, — взмолился Попов, — умоляю вас задержать свой приказ. Мы не имеем данных разведки. Бригаду могут уничтожить орудийными расчетами.

Его помощники присоединились к доводам начштаба. Солодухин помрачнел, дал шпоры коню, отъехал, снова вернулся, раздраженно сказал:

— Вас послушай, так мы бы еще под Краматорском болтались и погоды ждали. А мои орлы Донбасс за неделю освободили. Вечно вы недовольны, вечно хнычете… Солодухин не таков, чтоб приказ свой отменять. Комиссар нас слышит, пусть и рассудит.

Восков почувствовал, что Солодухин раздражен, накален. Подумал невесело: и начдивы — люди, и Петра походы и бессонные ночи измотали. Но Попов свое дело знает…

— Ну, чего молчишь, комиссар? — выходил из себя Солодухин. — Может, в амбицию влез, что с тобой не согласовал приказ? Так всю меру ответственности на себя принимаю. При свидетелях.

Семен как мог спокойнее ответил:

— На то ты и начдив, Петр Адрианович, чтобы в боевой обстановке принимать единоличные решения.

— То-то, — обрадовался Солодухин. — Мы с комиссаром всегда находим общий язык, когда порохом пахнет. Истинный ты пролетарий и прекрасный человек, Семен Петрович.

Штабисты напряженно ожидали конца разговора.

— Приказ твой в целом правильный, — задумчиво сказал Восков. — Ты им в какую сторону приказал выступать?

— Я стороны не указывал, — вопрос застиг Солодухина врасплох. — Сами знают, куда идем. А ты к чему это спросил?

— Видишь ли… Конница — войско маневренное. Если ты думал послать их к востоку от Таганрога, чтоб отрезать путь отступающим белым полкам на Ростов, я тогда руками и ногами подписываюсь под приказом. И орлам твоим пешим будет легче город брать.

Солодухин резким движением сорвал с себя папаху, пригладил волосы, снова надел ее, с минуту думал и выпалил:

— Дело говоришь. Конкретно надо мыслить, Попов. А не вообще: «Задержите… Отмените…» Только хотел бы я посмотреть на того смельчака, который доставит моим кавалеристам уточнение к приказу: город другие возьмут, а вы, соколики, в степи гарцуйте.

— Я поеду, — сказал Попов. — Я затеял, мне и ехать.

Попов вернулся через час. Кавалеристы выслушали приказ начдива в молчании. Но как только до них дошел смысл нового распоряжения, они соскочили с коней, окружили начштаба. Горстка коммунистов вовремя врезалась в гущу разгневанных конников и отрезвила их, дав несколько выстрелов в воздух. На курганах стоял крик. Потом разошлись по эскадронам. Попов обходил их, терпеливо разъяснял обстановку.

Солодухин, выслушав начштадива, сказал:

— Знал это заранее. Подрезали людям крылья.

— Крылья вырастают, — возразил ему Восков, — а вот люди уже нет.

Стремительно овладев селами Покровским и Бессергеновкой, бригады дивизии в ночь с шестого на седьмое января, буквально на плечах отступавших белых, ворвались в Таганрог. Заслон кавалеристов сделал