— Врагов революции на их век еще хватит.

Раздался громкий стук, потрясший дверь, и ввалился Таран, черная борода его уже доходила до пояса и вся заиндевела, шинель и сапоги были запорошены снегом.

— Ух, и морозит! — забасил он. — Приехал за патронами, дай, думаю, навещу больного.

Извлек из кармана шинели газетный сверток, развернул, выложил на стол ржавую селедку, три морских галеты и коробку с манной крупой. Газетку расправил и подал Воскову.

— Наше издание. «Пламя» назвали. По твоему совету, комиссар.

— Это возьму, а жратву убери. Сразу.

Таран разворчался:

— Ишь барином каким заделался… В наших прямых интересах, чтобы комиссар быстрее на ноги стал. Политически ты оказался неподкованным, товарищ военкомдив.

Уловка Тарана вызвала громкий смех в комнате, и вскоре они сидели втроем вокруг стола, с наслаждением уписывали галеты и селедку.

Снова постучали. Вениамин Попов, избранный коммунистами штаба председателем комячейки, принес Воскову удостоверение, заменяющее партбилет. На желтоватом, тонком, почти папиросном листе бумаги жирно проступала машинопись: «Предъявитель сего тов. Семен Петрович ВОСКОВ действительно состоит членом Российской Коммунистической партии в ячейке Штадива-9. ОСНОВАНИЕ: членский билет № 214 Сестрорецкой организации».

— Теперь, с билетом, — пошутил Попов, — ты будешь еще более авторитетным комиссаром.

— Если комиссару надо авторитет удостоверять, — возразил Восков, — слабый он комиссар.

Говорили в этот вечер о многом. Тарана решили за пополнением на его родную Курщину послать. Восков вспомнил питерских друзей, сестроречан, неожиданно хлопнул себя по лбу.

— Что же это мы… Посланцы Петрограда, а еще ни одного хлебного эшелона для питерцев не собрали. Вениамин Дмитриевич, поручи это штабным адъютантам, а мы им поможем.

Дождавшись, когда Сальма Ивановна вышла в кухню, Попов быстро сказал:

— Семен Петрович, ты как в смысле транспортировки? Начдив сейчас звонил: белые к Ростову рвутся, щель у нас нашли и вклинились… Куйбышев выехал под Батайск, Леонтьев — под Азов, кому-то из нас двоих надо в донских плавнях посидеть, второй в штабе останется.

— Выеду я, — распорядился Восков. — На рассвете. Медицина разрешила с условием, чтоб не в донской степи сидеть. А плавни — это не степь.

— Что тебе разрешила медицина?

Сальма Ивановна вошла с чайником и подозрительно осмотрела собеседников. Восков не любил выкручиваться.

— Прорыв на нашем фронте, — пояснил он. — Придется подъехать на часок-другой к ребятам.

Но это был не часок и не другой. Он сидел в болотистых плавнях, перерезал Донскую степь, его видели под Батайском и Азовом, на хуторах, переходивших из рук в руки, и на каменистой кромке побережья. Он успел прискакать под станицу Кулешовку и бросить все огневые средства 3-й бригады на подавление появившихся вражеских бронепоездов. Попал на маленький полустанок, даже без названия, и нос к носу столкнулся с Сальмой.

— Я уезжаю во вторую бригаду, — сообщила она, будто они пять минут назад виделись. — А ты бы посидел хоть денек в Таганроге, горяченького попил. Не думаю, чтобы Реввоенсовет командировал своих военкомов только на участки, где ветер сшибает с ног и люди идут в атаку.

— Есть еще командировки сердечные, — вздохнул Семен, — по законам революционной совести. Да ты не волнуйся, пули меня не берут.

Да, пули его пока не брали, но холод под станицей Гниловской пробрал основательный. В эти дни ударили сильные морозы, многие бойцы, одетые довольно легко, отморозили носы, лица, руки. Восков, сидевший с ударным полком Агатоновича в Сенявской (полк ее прозвал «Синявкой», в память о посиневших и дрожавших от холода людях), тоже чувствовал, что отмороженные еще под Курском ноги начинают неметь. Он пригласил на совет командиров подразделений, комиссаров батальонов, рот, всех коммунистов.

— Решайте, что будем делать. Ни Батайск, ни Ростов нам не взять, пока в Гниловской белоказаки.

Слово взял Митрофан Четверяков, политкомиссар первой роты:

— Наступать будем. Наши люди весеннего половодья ждать не хотят.

— Это вы от братьев Четвериковых? — узнал его Восков.

— А нас тут, братьев, много, товарищ комиссар, — весело отозвался Четвериков. — Одни в курной избе росли, другие в землянках, а побратались туточки.

Восков сказал:

— Товарищи, жертвы будут… Без крови не обойтись..

— А что ж нам, обратно в землянку лезть? — спросил Митрофан. — Нет уж, товарищ комиссар. До конца пойдем, буржуев на своей земле мужику оставлять выгоды нет.

Восков собрал вместе все части, какие оказались по соседству.

— А мы не ваши, — попытались созорничать кавалеристы.

— А чьи же вы, конники, Шкуро или Мамонтова? — добродушно высмеял он их и задушевно сказал: — Помогите, братцы. Еще день-два, и у нас ноги к земле примерзнут, а вам без пехоты войну никак не закончить.

Убедил. Тут же составил донесение Куйбышеву — свое последнее военное донесение: «Начдиву-9. 1920, 20 февраля 13 час. Место отпр. — станица Сенявская… Предлагаю для операции под Гниловской… объединить командование… Военкомдив-9 С. Восков». Получил «добро» на слияние разрозненных частей. Снова созвал командиров, вместе с ними составил оперативный план атаки. И вот голодные, обмороженные люди, стараясь слиться с ледовой коркой, ползут по мерзлому грунту. Ползет армия людей, желающих хлеба для детей и мира для себя. Колеса тачанок смазали, чтобы не скрипели, морды лошадей обернули в тряпки, чтоб не заржали. С флангов к станице под покровом предрассветной мглы подбираются конники. Восков несколько раз погружался по грудь в тину, соседи вытягивали. «Военком, ты и вовсе на ногах не стоишь…» Отшучивался: «Военкому ноги ни к чему — было бы горло доброе»!

Сигнал к атаке подал уже засветло. Белоказаки такого свирепого натиска не ожидали, но успели выставить пулеметчиков на церковную колокольню. Восков отобрал десяток бойцов и повел их в обход, но Четверяков сказал ему: «Товарищ военком, не дело! Вам Азовье завоевывать, а не одну колокольню». Скрепя сердце согласился, но пока Четверяков с ребятами лез наверх, велел бойцам отвлекать пулеметчиков ложными атаками. Рубка шла по всей станице. Победа досталась не с лету.

На колокольню Восков поднялся из последних сил, по щеке струилась кровь, ноги казались каменными, голос впервые в жизни подвел. Успел сказать только:

— За революцию будем… и дальше…

Возвращался в Таганрог вместе с Леонтьевым. Заночевали на маленькой станции, все скамьи были забиты, углы — тоже. Под каким-то столом, средь мешков и амуниции, между спавшими людьми нашли щель, в которую влезли. Восков растолкал начподива на рассвете — разыскал где-то коней, был непохоже на себя суетлив, шумлив.

В таком возбужденном состоянии появился в штабе. Доложил обстановку. Обычно внимательный, спокойный, на этот раз никого не слушал, ходил из комнаты в комнату, перекладывал на столе сводки. Леонтьев тихо попросил инструкторов проводить