В сущности, нам все равно было, куда податься. Мы выбиралиудобную площадку в людном месте – перед воротами замка, в зубчатой фиолетовойтени башен и церквей, на асфальтовом островке возле автостоянки, на древнихкаменных плитах внутреннего двора – и обстоятельно располагались: расставлялиширму, вешали на нее марионеток, разбрасывали по кругу маленькие квадратныематы для детей и врубали музыку.

И публика быстро слеталась… Многие смотрели Петькиныпредставления не по одному разу. Были и такие, кто приезжал специально, внадежде, что «тот самый кукольник» окажется тут снова. Сам не раз слышалсчастливый детский вопль издалека: «Мама, наш кукольник!»

Мне доверяли обходить публику с войлочной Петькиной шляпой.

Я нацеплял сизый нос из папье-маше на резинке, нахлобучивалчерную паклю парика, а в брюки подкладывал сзади две подушечки, отчего штанинывздергивались, а зад выпирал так дико и смешно, что, когда я, стеснительновихляя бедрами, с постной улыбочкой, со шляпой в огромной своей лапище, обходилпублику, это был отдельный аттракцион, доставлявший мне самому непередаваемоеудовольствие.

Во время представлений Лиза сидела на земле, среди детей,скрестив ноги и опершись локтями о коленки. Она неотрывно глядела на Петю,напоминая ту забавную девочку, что таскалась с нами по городу все летниемесяцы, из года в год. Я тоже глядел на него во все глаза. Петька работал втрадиционном костюме кукольника из сказки: белые чулки, короткие штаны доколен, фрак, бабочка, лиловые туфли с пряжками, кудри до плеч и та самая шляпана затылке.

Он цеплял в ухо тяжелую серебряную серьгу-прищепку – длядополнительной нити, которую незаметно пристегивал к какой-нибудь части теламарионетки, – и тогда происходило странное: эта изобретенная имдополнительная нить связывала его с куклой настолько, что нельзя было понять,кто кого ведет. Возникало впечатление, что кукла приноравливает шажки кхозяину, оглядывается на него, ища одобрения; и тот любяще кивал, исинхронно с ним, гордо кивала кукла, и топала ножками, и всплескивала ручками.Они улыбались друг другу, беседовали, пикировались, ссорились…

Движениями головы… нет, не так: вкрадчивым танцем вытянутойшеи, не диктующей, а следующей за движениями куклы, он сообщал ей такуюпластическую убедительность и невероятную человечность жестов, что когда,отработав, кукла повисала на ширме, уступая очередь другой, то дети и взрослые,бывало, подходили осторожно потрогать, будто себя проверяли: правда ли, что этотолько кукла, а не живое существо?

Иногда он наказывал ту или другую, не оживляя ее неделями.Потом они мирились. Однажды я сам видел такое примирение, вроде бы шутливое(видимо, передо мной ему захотелось все обратить в игру, в сценку). Но я-товидел его лицо в тот момент, когда, проходя мимо висящей на стене компашки, онлегонько тронул одну из кукол плечом и что-то с нею сделал. Та открыла глаза, ион насмешливо проговорил: «Ну? Отозлилась? Будешь еще выкрутасничать?»

Публика особенно любила номер с Фаюмочкой. Я и сам егообожал. Фаюмочка был добряком и лукавцем неопределенного пола и рода. Нечтосреднее между лешим и домовым: вместо носа – клистирная трубка, толстый зад,острые шкодливые ушки и близко поставленные глаза. Обаяния этого существахватило бы на вагон упитанных детишек.

У него была обстоятельная, деловая, как бы устремленнаявдаль походочка; он все время куда-то стремился: нос по ветру, тело торпедойнесется вперед. Видел я его в деле множество раз, и всегда это былаимпровизация. Фаюмочка шутил, танцевал и общался с публикой в зависимости отмомента и настроения. С торопящейся физиономией обегая зрителей по кругу, могвдруг тормознуть перед девочкой с подтекающим мороженым в руке и долго такстоять, лукаво и укоризненно на нее глядя под нарастающие смешки зрителей.(Клянусь, что в такие моменты его улыбочка росла и ширилась.) А затем в точновыбранной паузе внятно проговорить сытеньким и румяным голоском:

– А Фаюмочке?..

Тут публика валилась от хохота с ног.

После него – по контрасту – Петька выводил хриплую эстраднуюдиву Ариадну Табачник: приз Евровидения, пять пластических операций, последниймуж – сталелитейный магнат… Это была оторва! Дебелая блондинка в открытомсарафане; из каждой подмышки у нее вываливалось по две поролоновых груди. Посигналу Петьки я нажимал на кнопку музыкального центра, в воздух взмывала«фанера», Ариадна выходила, кланялась… и у нее вываливалась грудь. Номерзаключался в борьбе с одной из грудей, которая непременно вываливалась, и походу песни певица запихивала ее обратно в сарафан, в то время как с другойстороны от резкого движения вываливалась другая грудь… пока в вихре безумногомиллиона алых роз певица закруживалась залихватской юлой, щедро обвешаннаялетящими раздувшимися грудями, как домохозяйка – авоськами…

В своей империи он был могуществен и абсолютно счастлив.Самый счастливый властелин самой счастливой из всех когда-либо существовавшихна свете империй. Его несчастливость в реальной жизни, его неизбывная,неутоленная любовь к единственной женщине в эти минуты и часы полностьюисчезали, едва он вступал под своды своего рая (так декорации гаснут во тьмеперехода к следующей сцене спектакля), под картонные кроны знойных пальм, подбисерные радуги фонтанов, под акварельные позолоченные облака…

…Мы не гонялись за особенными заработками и послеодного-двух представлений закатывались пообедать в какой-нибудь недурнойресторан.

Однажды накупили в супермаркете еды и остановились в лесу,на берегу одной из тех струистых, мелких, запруженных изумрудными валунами,золотоносных – в смысле прибылей – речек, в минеральных водах которых заключеноблагосостояние курортного края.

Это была окраина городка, уютнейшая поляна, опушка смешаноголеса: бук, каштан, граб, береза, дубы, ну и хвойные разных пород и оттенков, отжелтовато-салатного до глубокой темной прозелени лиственниц.

Неподалеку тянулась мшистая каменная ограда мрачноватой виллы,так и просящейся в фильм ужасов: с башенками, пузатыми балкончиками,островерхими крышами в виде сланцевых колпаков, с фигурными печными трубами итремя флюгерами, смотрящими в разные стороны…

Мы расстелили плед на траве, крапленной мельчайшими ромашками– будто кто манку просыпал, – в тени огромного, эпической мощи дуба, светвями, отягощенными золотыми слитками солнца, и мгновенно раскурочили курицу,с голодным остервенением ломая ей поджаристые конечности. Райский обед подсводами зеленого собора…

– Очень кукольный замок, – заметил Петька,созерцая виллу и задумчиво догрызая куриное крылышко. – В таком уютнодушить старых герцогинь. В надежде на жирное наследство…

– Мужики, кому последнюю ногу? – окликнула Лиза.Она стояла коленями в ромашках, держа куриную пулку перед собой, как тюльпан.

– Мне!

– Мне!!!

– Лиза, прошу вспомнить, что я твой муж, и рассудить посправедливости.