– Что там? – Хрипло поинтересовался из своего нумера Ермолай Иванович.

– Ничего, ничего! – Спешно отозвался Живинский, – В спину вступило, вот и остановился, пока не отпустит!

* * *

– Спаситель! – Встретил меня слаженный вопль, и пансионеры начали с кряхтеньем и оханьем вставать с нар, ковыляя к столу со спиртом.

– Зомби, – Мелькает странная мысль, но в етот раз без «перевода». А! Вот и «перевод». Действительно, похоже.

– Егор Кузьмич, голубчик, – Судья пьёт спирт, как вино – смакуя и отставив мизинчик, – как ваши успехи с учёбой?

– Продвигаются, Аркадий Алексеевич, благодарю вас.

– Да уж, ещё год-два, и станете вы образованным человеком, – Тирада прерывается занюхиванием засаленной донельзя полы сюртука.

– Благодарю, сударь, непременно стану.

– Одно плохо, Егор Кузьмич, – Судья уже неспешно наливает второй стаканчик, не втягиваясь в разговоры прочих пансионеров, оживившихся после принятия еликсира, – ваш социальный статус! Сословное деление, как ни крути, барьер достаточно значимый. Статус мещанина даёт хоть какие-то права.

– Вы правы, Аркадий Алексеевич, – Настроение портится, – Ох, как вы правы!

Сел читать, стараясь не обращать внимания на шум – вскоре, прочем утихнувший. Многодневный запой подточил силы моих соседей, и почти все разбрелись по своим нумерам.

– Помнится, – Живинский опустился на соседний стул, – вы говорили, что ваш отец из отставных солдат?

– Да, – Нехотя отрываюсь от Жюль Верна, – ветеран Русско-Турецкой, воевал на Балканах и даже имел награды.

– Вот! – Судья поднял палец с изъеденным грибком ногтем, – Вот и решение вашей проблемы! Возможное. Да будет вам известно, молодой человек, что по окончанию службы солдаты из крестьян имеют право записываться в мещанское сословие!

– Он землепашцем был, – Чуть вздыхаю и бурусь за книгу, показывая тем самым нежелание разговаривать дальше.

– М-да… поразительное правовое невежство! Впрочем, чего это я? Откуда бы вам знать законодательство Российской Империи? Мещанское сословие, да будет вам известно, не является препятствием к земледелию!

– Да? – Я вцепился в книгу так, што руки мало не побелели, и впился глазами в лицо Живинского, но тот явно не шутит, – тогда…

– Разумеется, Егор Кузьмич, – светски наклоняет тот голову, разумеется! Мы всё-таки некоторым образом друзья, смею надеяться!

Соскочив со стула, обнимаю ево, не обращая внимания на запах и бегающих по одёжке вошек.

– Единственное, – Говорит тот чуть смущённо, когда я отпустил ево, – потребуются деньги. Не мне! Запросы, почтовые сборы… Не могу пока сказать, сколько.

– За етим дело не станет, Аркадий Алексеевич!

Глава 35

Любое письмо – событие не рядовое в Богом забытой деревеньке, а письмо из Москвы и подавно. Народу в избу набилось столько, что для спасения от духоты пришлось отворить дверь.

Ванька Прохоров, бегавший позатой зимой в церковную школу и научившийся мал-мала разбирать грамоту, взял конверт с известным волнением. Торжественно, хотя и с изрядной запинкой, зачитан адрес получателей, и головы деревенских поворотилися в сторону Ивана Карпыча и Катерины Анисимовны. Это кто ж им из самой Москвы писать может?!

Отношение к любым бумагам официального вида в крестьянской общине от века настороженное, да в общем-то и не зря. Мало хорошего приносили такие бумаги, всё больше известия о новых налогах и повинностях.

А тут – не просто письмецо из дешёвой сероватой бумаги, свернутое треугольником и переданное через третье руки с попутчиками, а официальное, в конверте с марками!

– Распечатывай, – С толикой волнения сказал Иван Карпыч, утирая льющийся со лба пот. Ванька осторожно, не без внутреннего трепета, сломал сургуч и вскрыл конверт.

– З… д… Здравствуй, – Начал читать Ванька, напрягаясь всем телом от непривычной умственной работы, – на мно… жество лет раз… любезная! Моя тё… тушка Ка… терина! Аниси… мо… вна!

Народ загомонил так, что чтецу пришлось прерваться. Эк! Не ошибка вышло, действительно из Москвы письмецо, да по адресу.

– Тиха! Загалдели, как цыганки на базаре! – Прервал гомон Иван Карпыч, – Чти давай!

– Шлёт тебе поклон пле… мянник твой Пан… к… ратов! Егор Кузьмич.

– Ишь! – Едко заметила вредная бабка Афанасиха, – Кузьмич он! Щегол, а туда же – Кузьмичь!

Послышались смешки, но тут Ванька тряхнул листом, и на стол спланировали ассигнации. Народ замер и казалось, даже перестал дышать. В наступившей тишине деревенские таращили глаза на невиданное богатство.

– И правда Егор Кузьмич, – Всерьёз сказал кто-то из мущщин, – раз такие деньги в конверте шлёт.

У иного из них хозяйство стоит и побольше, но нужно признать, что и не шибко больше. Землица, изба, скотина и весь скарб с трудом тянул на ети чудовищные, непостижимые человеческому разуму, деньги. В конвертике!

Молчавшие разом, будто взорвавшись, загомонили, как птичий базар по весне. С трудом утихнув пару минут спустя и приоткрыв ишшо ширше дверь, замолкли.

– Чти дальше, – Слабым голосом велел Иван Карпыч, едва не сомлевший от вида денег. Прохоров продолжил читать, то и дело косясь в сторону ассигнаций, так и лежавших на столе, перед всем собравшимся честным обществом.

Чтение затянулось мало не на час, постоянно прерываемое длительным обсуждением едва ли не каждого предложения. Единственное – деньги на столе уже не лежали. Дождавшись подтверждения, што деньги предназначаются им, Катерина Анисимовна прибрала ассигнации за пазуху и для верности скрестила побелевшие руки на груди. Намертво!

– …и прощаю все тумаки и… слова обид… ные!

Аксинья при етом плотно сжала губы и пошла белесыми пятнами, но смолчала.

… – Привет пере… дайте! Дере… венским. Скажите, – Ванька запнулся, и напрягся ишшо сильней, сощурив донельзя глаза и вчитываясь напряжённо в красивенькие буковки на дорогой белой бумаге, – о каж… дом помню, и о не… ко… торых! Даже память добрую имею!

– Ишь, поганец, – Высказалась за всех Афанасиха, – о некоторых он память добрую имеет! А?!

Следующее письмо забрали у адресата не спросясь. Ванька чуть более уверенно зачитал имя получателя и вскрыл сургуч подрагивающими пальцами.

– Тряхни! – Простонало общество, и Прохоров развернул листок. Ожидания оправдались, и несколько ассигнаций упали на стол.

– Пиисят рублёв! – Простонала Марья, которая Трандычиха, прижав руку к объёмистой, пусть и несколько обвисшей, груди, – Сосунку какому-то!

Деньги Чижу всё ж отдали, и он так и стоял, зажав в потной руке ассигнации и улыбаясь, как блаженный. Бабка евонная только плакала, да и крестилася поминутно, гладя внучка по вихрастой голове.

Вердикт общества был однозначен – не мог Егорка в люди выбиться, вот не мог, и всё тут!

– Жар-птицу за хвост ухватил, – Сказала Люба Несказиха, – случай! Сам о том и пишет.

Расходилися нехотя, то и дело сбиваясь в галдящие стайки и останавливаясь на поговорить. Стайки ети не угомонилися до самой поздней ночи, гомоня на улицах