— Вина, — сказал молодой человек на ломаном английском. — Годфреда, дайте мне вино. — Он порылся в мешочке на поясе и точно так же, как Александр сделал десятью минутами назад, подержал серебряный пенни.

— Мое пиво уже стало недостаточно хорошим для вас? — Женщина фыркнула, но взяла деньги.

— Мне надо кое-что покрепче, чтобы согреть брюхо, — ответил он с дрожью и направился к очагу.

— Ничему хорошему вас эти, из монастыря, не научили, — сказала она, задрав нос, вышла из комнаты, возвратившись через минуту с глиняной флягой вина. — И не надо смотреть на меня так, Джолин, я же не говорю, что совершенно ни к чему околачиваться невесть где в такой чернеющей ночи.

— А это не ваше дело, где и чем я занимаюсь, — парировал молодой человек и сделал первый глоток, потом второй, помедленнее, допил и протянул руки к огню.

Его глаза с тяжелыми от усталости веками скользнули по Александру.

— Среди нас незнакомец, — сказал он, и насмешливая улыбка изогнула его узкие губы. — Вы тоже побывали в диком лесу?

На шее сакса виднелись свежие следы любовных игр, чьи-то укусы и засосы, и красный отпечаток пальца портил прекрасную линию его подбородка. Александр связал появление молодого человека со словами хозяйки пивной и его собственной ранее встречей с братом… Нет, отцом Алкмундом. Теперь он имел ответ на вопрос, что монах делал там один.

— Я видел волков, — ответил он, акцентируя английское произношение. — Вы жжете древесный уголь?

— Да. — Молодой человек пил свое вино.

— И приор Алкмунд преодолел весь путь из Кранвелла один, не убоясь волков, чтобы купить древесного угля?

Тонкая кожа покраснела больше, чем только от действия вина.

— Откуда вы знаете… Кто вы?

Установилась мгновенная тишина, не столько осторожная на сей раз, сколько неодобрительная.

Жуя свой хлеб и колбасу, Александр поглядел на молодого человека, который встал на пороге, отряхивая снег с башмаков. Вьющиеся бронзовые волосы разметались по его плечам, и его прекрасные, почти женские черты были искажены — но не от холода.

— И что вы в этом понимаете? — Молодой человек глумился, но теперь, его лицо стало ярко-красным.

— Больше, чем вы, — ответил Александр устало, и, осушив свою кружку, поднялся, чтобы уехать.

— Я на свете живу побольше вас.

Александр скривился.

— Когда-то я был послушником в монастыре. — Он закончил трапезу и отер руки о плащ. — Слово предупреждения вам. Волк откусит вашу руку, если вы подойдете слишком близко. Или ударьте первым, или сохраняйте дистанцию. Серебро в вашем мешочке, брошка на вашем плече. Это ваша цена?

…На деревьях появились почки. Харви увидел их из окна лазарета, когда одевался. Крошечные зеленые кончики говорили и о конце абсолютной власти зимы, и о том, что птицы вернулись домой и начали вить гнезда. Солнце стало более теплым, окрашивая стены монастыря в богатый маслянисто-желтый цвет.

Харви перевел взгляд с картины возрождения природы на собственное тело. Его потерянную часть ничто не собиралось восстанавливать. Ниже левого колена был только пустой воздух. Часто во сне он видел, что может идти и сражаться, может скакать верхом и, Господи помилуй, даже мочиться без того, чтобы искать стену для опоры. Когда он бодрствовал, призрак ампутированной ноги постоянно посещал его. Иногда он чувствовал иллюзию твердой кости и мускула настолько мощно, что начинал ощупывать ногу и тонул в разочаровании, обнаруживая только культю. Как нога, которой нет, могла причинять такую ужасную боль?

Бывали дни, когда Харви не мог переносить пребывание таким перед миром и в черной тоске сожалел о том, что не умер; но бывали также дни, подобные этому; когда он благодарил Бога, что брат Радульфус проигнорировал просьбу позволить умереть и спас его жизнь ценой ноги. Он мог легко ожесточиться, глядя на мир, преображенный весной, но проясняющаяся погода заполнила его вместо этого оптимизмом. Он не мог не получать удовольствия от прихода весны. Только нога была искалечена, но не чувства.

Харви закончил одеваться. Левая штанина была подвернута и перевязана лентой, закрепляющей ее вокруг культи. В мастерских монастыря один из братьев вырезал деревянный колышек для него, так чтобы он был способен привязать его к ягодице; но месяцы прошли с его прибытия в Пон л’Арк, прежде чем он научился укрощать свою гордость.

Брат Радульфус и его помощники отправились на большое богослужение в часовне, и, кроме двух других больных, в лазарете никого не было. Харви подсунул костыль под руку и продолжил свой путь качающимися шагами — опора, нога, опора, нога, — выстраивая ритм, который вел его за лазарет и мимо келий в сады аббатства, примыкающие к помещению для гостей.

Здесь также было пусто, монахи, которые заботились о саде, все еще молились в часовне, и оттуда они пойдут в столовую на трапезу. Харви вдыхал свежие ароматы расцветающей жизни и проделывал путь от клумбы до клумбы, рассматривая, что изменилось, находя удовольствие в золотых и фиолетовых зародышах шафрана и белых изящных цветах подснежника. В те времена, когда он был воином, он был слишком занят сиюминутными заботами, чтобы остановиться и посмотреть на мир вокруг него. Теперь, принужденный к медленному, более расслабленному темпу, он каждый день обретал новые открытия, которые заполнили его ощущением удивления и сожаления о потраченном впустую времени.

Несмотря на мягкое солнце и распускающиеся почки, ветер был все еще по-зимнему сильный, и Харви направился к навесу, где хранились инструменты садовника. Соломенная деревянная хижина была заполнена льняными мешками, осями, мотыгами, пилами для обрезки веток, ивовыми прутьями, ножами, деревянными ковшами; здесь же желтел большой медный котел.

Он заметил, что лопата была отложена для починки, и осмотрелся вокруг, чтобы найти молоток, клещи и маленькую деревянную коробку гвоздей. Затем уселся на трехногий табурет, для которого нашлось только место в углу, и, отложив в сторону костыли, приступил к починке садового инструмента. Он всегда хорошо работал руками, чувствовал вещи, обладал осязаемым умом. Кроме того, ему доставляло удовольствие исправлять что-нибудь поврежденное и видеть, как это становилось целым снова.

Ему хотелось двигаться при помощи палки, а не с костылями, которые он использовал в настоящее время. Харви был доволен в будущем, хотя стал мастерски двигаться на костылях. Он мог выдерживать темп наравне с большинством монахов, когда они отдыхали в монастыре. Лестница, конечно, была препятствием; но если нельзя вернуться к прежней жизни или отрастить ногу, то он может восстановить другие вещи, которые сломал мир.

Харви тихо посвистывал сквозь зубы, пока работал. В турнирной суете песни были бы светскими — «Проделки Лиса» или «Лето страсти», но здесь, в садах аббатства, после шести месяцев, когда только псалмы заполняли уши, он был счастлив петь о красотах природы, увиденных одухотворенным взором, по сборнику песенок на латинском, составленном аббатисой по имени Хильдегарда. Время пролетело, отмеченное уходом солнечного света.