— Осенью Харви сломал ногу. Его конь упал на него, и кость голени сломалась. Я отвез его в монастырь в Пон л’Арк и дал серебра монахам, чтобы те позаботились о нем, но не знаю, жив ли он еще.

— Ты не остался с ним?

— На это имелись причины. — Александр избегал презрительного взгляда Реджинальда.

— И ты не собираешься сообщить мне, каковы они?

— Нет. — Александр пристально оглядел мрачный неопрятный зал, сожалея, что приехал сюда. Это казалось обязательным в то время, но первое, что произошло, — тревожное столкновение с подприором Алкмундом, и вот теперь эта неестественная, напряженная беседа с братом, который всегда был чужим для него.

Воцарилась неловкая пауза. И затем Реджинальд пробормотал что-то относительно молитв за Харви и, как о чей-то подходящем случаю, помянул Кранвелл.

— Уверен, что приор Кранвелла охотно исполнит эту обязанность, — сказал он, склонившись над кубком. — Хотя ты не прижился там, более того, причинил им много неприятностей, отношения между нами все еще сердечные. В самом деле я подумываю о переносе могилы нашего отца в их часовню.

— Ты что? — Александр едва не поперхнулся.

— Сельская церковь не годится для упокоения де Монруа. Она слишком маленькая и протекает в дождь. Я говорил с приором, и он соглашается со мной.

— Приор! — вскричал Александр, задыхаясь. — Да быть такого не может! Он не видит дальше собственного носа, не говоря уже о планах на будущее Кранвелла!

— Не приор Жискар! — прервал нетерпеливо Реджинальд. — Он умер в прошлом году от лихорадки груди. Нет, я имею в виду приора Алкмунда. Он был возведен в сан на празднике святого Жиля.

На сей раз Александра едва не вырвало, и он был вынужден наклониться в сторону, чтобы сплюнуть.

— Как можно докатиться до такой глупости, чтобы выбрать его приором? — спросил он сдавленным голосом.

Реджинальд нахмурился.

— Он был признан лучшим человеком для такого дела, способным исполнителем, красноречивым оратором, набожным человеком.

— Дьявольщина! — отчаянно прервал Александр. — Ты знаешь, почему я убежал из монастыря?

— Ты не подчинялся правилам, и тебя ожидало серьезное наказание, — сказал Реджинальд холодно. — У меня нет никаких причин усомниться в словах монахов.

Александр покачал головой и выдохнул сердито.

— Конечно, у тебя нет никаких причин, — передразнил он: — Что значит мое слово против их слов? Ваш способный, красноречивый набожный человек полез щупать меня в дортуаре на лестнице по пути к заутрене, и когда я ударил его, защищаясь, и он упал с лестницы, они связали мне запястья и бросили меня в темницу, как будто я виноват!

Он посмотрел Реджинальду в глаза, и на мгновение Реджинальд встретил его взгляд, но затем отвернулся, сжав челюсти. Александр видел, что брат не хотел верить. Легче было отвернуться.

— Я любил нашего отца, — сказал Александр, не просто с тошнотой, но с отвращением. — Мысль об Алкмунде, молящемся на его могиле, тошнотворна для меня. Это похоже на то, будто снова поставляют для него мою голую спину.

— Не надо смешивать дерьмо с соломой, — сказал Реджинальд резко. — Приор Алкмунд — часть силы нашего сообщества. Что ты когда-либо дал Вутон Монруа?

— А ты? — парировал Александр и вскочил на ноги, оставляя нетронутым остаток его вина.

— Куда ты собираешься идти?

— Навестить могилы родителей. Я предпочитаю их компанию, — сказал он злобно. — Они умеют лучше слушать, чем ты.

Интерьер маленькой деревенской церкви Вутон Монруа вызывал только холодную горечь. Птичий помет запятнал стропила, и ряды воробьев взгромоздились на руках оливкового деревянного креста на алтаре, их перья так взъерошились, что их головки почти исчезли. Дыша паром в холодном воздухе, Александр преклонил колени перед алтарем и воробьями, затем зажег свечи для душ его матери и отца, для Харви и Манди.

Надгробие Адама де Монруа находилось в алтарной части, ноги деревянного изображения опирались на льва, чтобы показать, что умерший участвовал в крестовом походе. Руки, слишком большие по отношению к другим частям тела, были соединены ладонями вместе в молитве, и меч был прикреплен поперек гербового щита. Лицо скульптурного изображения, обрамленное кудрями, было мягким и гладким, не напоминая ничем крупного белокурого и сердечного человека, которого помнил Александр. Его отец уважал церковь, но его кости не будут упокоены в Кранвелльском монастыре, потому что Вутон Монруа был его истинным домом.

Александр коснулся холодных деревянных рук и понял, что он не подумал спросить Реджинальда, не намерен ли он переносить в монастырскую церковь и прах жен его отца. Они лежали с обеих сторон. Леди Эрменгард — деревянная резьба лишь намеком обрисовывает ее длинное покрывало, и его мать, леди Анна. Она не спала бы спокойно среди монахов, но он сомневался, что они примут ее в свое сообщество.

Мастер вырезал ее платье по указаниям его отца и по ее тунике — она носила разрезной вышитый далматик с широкой цветной каймой. Пока он смотрел на нее, Александру почти казалось, что он уловил дыхание экзотических воздушных духов, которые она любила прикладывать к запястьям и шее. Ее волосы обладали цветом и сиянием глубокой черноты с блеском золота, и она подчеркивала свои темно-коричневые глаза косметикой. Он помнил также крест из золота, украшенный аметистами, мерцающий на ее груди, и свои маленькие пальцы, играющие с драгоценным камнем. Неосознанно он коснулся креста — но дотронулся только до его простой серебряной копии.

В беззвучной речи он поклялся вернуть византийский крест и попросил у матери и отца их прощения и благословения. С глубоким сожалением, которое жгло утолки его глаз, он подумал, что не может спросить их совета.

Оставив церковь, он пересек заснеженную тропинку к пивной, решив подкрепиться прежде, чем возвратится к владельцу. Он совершенно не спешил возвращаться. Лучше деревня, чем холодное гостеприимство Реджинальда и горькое вино.

Свежее пиво было недавно принесено хозяйкой пивной, и завсегдатаи ужинали и пили с таким энтузиазмом, что запасов явно не могло хватить надолго. Установилась тишина, когда Александр нагнулся под низким косяком и вступил в крошечную дымную комнату, но, когда он продемонстрировал серебряный пенни и попросил с расстановкой на английском языке еды и питья, хозяйка сама выступила вперед, вытерла руки о передник и провела его к табурету на трех ножках вблизи очага. Ему дали в руку дешевую глиняную кружку, и мера пенистого золотого пива полилась в нее. К этому были присовокуплены ломоть черствого хлеба и кусок разрезанной копченой колбасы.

Беседа возобновилась, но Александр мог почувствовать неловкость других посетителей пивной. Он не принадлежал их среде; он был незнакомец, знатный человек, с мечом на бедре. Но еще меньше его тянуло к Реджинальду.

Дверь пивной снова со стуком открылась, и в снежном вихре показался молодой человек в серебрящемся инеем плаще; край плаща от движения отогнулся, и мелькнул полосатый кошачий мех.