Мы с Шун спали рядом в одном углу большой палатки. Я была бы рада прижаться спиной к ее спине, потому что даже под горой мехов и плащей все равно мерзла. Думаю, Шун мерзла не меньше, а то и больше, чем я, но когда однажды я во сне привалилась к ней, она коротко, пронзительно вскрикнула, разбудив меня, Двалию и Одиссу. Шун ничего не сказала, только отползла как можно дальше, прихватив почти все наши одеяла. Я не стала жаловаться. Тут нечего было обсуждать. Точно так же я без вопросов принимала жидкий темный суп на каждой кормежке и то, как Одисса причесывала щеткой мои короткие волосы и втирала какое-то жидкое снадобье в мои руки и стопы на рассвете, перед сном. И снадобье, и ее руки были ледяными, но у меня не хватало духу воспротивиться.

– Это чтобы твоя кожа не потрескалась, шейзим, – говорила она. Слова влажно булькали на ее никогда не смыкающихся до конца губах.

От ее прикосновений меня пробирала дрожь. Казалось, сама Смерть оглаживает мне руки.

Я быстро привыкла к этой суровой жизни. Плен погрузил меня в забытье. Я не задавала вопросов, вообще не разговаривала с похитителями. Я ехала молча, настолько сбитая столку, что не сопротивлялась своей участи. Мы останавливались, и я сидела в санях, пока помощники Двалии суетились вокруг, как муравьи. Складывали костры, ставили палатки. Солдаты Эллика становились отдельным лагерем, чуть поодаль от нас. Люди Двалии готовили для них еду в трехногом котле, но бледные и солдаты никогда не ели вместе. Я вяло размышляла, чье это решение, Эллика или Двалии. Когда еда была готова, меня звали, и я выходила из саней. Мы ели, спали, пока не угасал короткий зимний день, а когда наступал вечер, вставали, снова ели и отправлялись в путь.

Одним снежным утром, на рассвете, спустя несколько дней после начала нашего путешествия, я съела все, что было в моей миске. Жидкий отвар, который дали в качестве питья, мне не нравился, но меня мучила жажда. Едва я опустошила кружку, как мой желудок протестующе сжался. Тогда я встала и пошла следом за Шун, которая, похоже, ощутила ту же нужду. Она отвела меня к густым кустам, росшим в стороне от лагеря.

Я присела за ними, чтобы облегчиться, и тут откуда-то поблизости раздался ее голос:

– Будь осторожна. Они думают, что ты мальчик.

– Что? – От удивления, что она вдруг заговорила, я не придала значения словам.

– Тсс! Говори тише. Когда ходишь вместе со мной по нужде, сначала встань и поройся в штанах, будто ты писаешь, как мальчик, а потом уже отойди, чтобы присесть. Они все думают, что ты мальчик, чей-то потерянный сын. Наверное, только это тебя и спасло.

– Спасло?

– От того, что сделали со мной. – Она свирепо выплевывала слова. – Избили и изнасиловали. Если они узнают, что ты девочка, они и с тобой сделают то же самое. А потом убьют нас обеих.

Сердце подскочило и забилось у меня в глотке. Стало трудно дышать.

– Знаю, что ты думаешь, но ты ошибаешься. Думаешь, слишком мала для этого? Я видела, как один из них гнался за девчонкой с кухни, когда они только объявились. И я слышала потом ее крик.

– Кто? – удалось мне выдавить сквозь удушье.

– Я не запоминаю, как их зовут, – прошипела она так, будто ее оскорбила сама мысль, что она может знать имена слуг. – И какая разница? Они сделали это с ней. И со мной. Они вломились ко мне в комнату. Один схватил мою шкатулку с драгоценностями. Двое других набросились на меня. Я швырялась в них вещами, я кричала и дралась. Горничная тоже дралась, но недолго. А потом вдруг обмякла и дальше просто стояла, глядя, как они насилуют меня. И даже не пискнула, когда ее повалили на пол и тоже изнасиловали. Меня они смогли удержать только вдвоем. Я сопротивлялась. – Искорка гордости промелькнула в ее словах, но тут же угасла, когда у Шун перехватило горло. – Но они смеялись, когда насиловали меня. Издевались надо мной, потому что они сильнее. А потом вытащили меня из дома, к остальным. С тобой этого не произошло только потому, что они думают, будто ты мальчик, и притом мальчик особенный.

Она отвернулась. Как же она злилась за то, что со мной не обошлись так же жестоко, как с ней! Она медленно встала и отпустила юбки, чтобы те опали.

– Ты, наверное, думаешь, что я должна быть благодарна тебе за спасение. Так вот, я сомневаюсь, что ты спасла меня. Тот мужлан, может, и не убил бы меня, и тогда я осталась бы дома. А теперь, как только они узнают, что ты не мальчик, нас ждет судьба гораздо хуже.

– Мы можем сбежать?

– Как? Видишь, та женщина стоит и смотрит нам вслед. Если мы задержимся, она пошлет кого-нибудь за нами. А другого случая отойти и вовсе не предоставят.

От еды, которую нам давали, у меня расстроился желудок, но подтереться было нечем. Стиснув зубы, я воспользовалась снегом, прежде чем натянуть рейтузы. Шун бесстрастно наблюдала за мной, не давая себе труда отвернуться.

– Это все тот бурый суп, – сказала она.

– Что?

– Ты вообще знаешь какие-нибудь слова, кроме «что» и «кто»? Бурый суп, которым нас кормят. Он слабит. Со вчерашнего дня я только притворяюсь, что пью его. От него мы спим весь день напролет, так что они могут не сторожить нас.

– Как ты это узнала?

– Меня учили, – бросила она. – До того, как я приехала к вам, меня кое-чему учили. Лорд Чейд об этом позаботился. Он прислал эту ужасную Куивер, чтобы она учила меня всему. Метать ножи. Бить того, кто схватил тебя. Чейд говорил, что она готовила из меня убийцу. На мой взгляд, в этом она оказалась не сильна, но защитить себя я умею. – Она резко умолкла и погрустнела. – Немного.

Я не стала напоминать ей, что все эти умения не очень-то помогли ей в поместье. Ни к чему лишний раз ранить ее самолюбие. У меня еще остались вопросы, но я увидела, что Двалия зовет одного из своих помощников и указывает в нашу сторону.

– Притворись сонной. Опусти веки и медленно бреди за мной. И не заговаривай, пока я сама не заговорю. Нельзя, чтобы они узнали.

Я кивнула, прикусив язык. Мне хотелось сказать, что я тоже умею быть осторожной и сама могу понять, когда можно говорить, а когда нельзя. Но Шун изобразила на лице застывшее выражение, с которым ходила все это время. Неужели она притворялась с самого начала? Меня охватила паника. Я оказалась далеко не так проницательна. Я слышала, как похитители называют меня мальчиком, но лишь навалившееся безволие мешало мне поправить их. Я вовсе не опасалась того, что они выяснят, кто я на самом деле. Не боялась того, что случится потом. А теперь испугалась. Кровь стучала в висках, сердце трепыхалось в груди. Бурое варево усыпляло, но страх не давал уснуть. Как же мне притвориться сонной, если я еле дышу от ужаса?

Шун споткнулась или сделала вид, что споткнулась. Схватившись за мое плечо, якобы чтобы не упасть, она больно сжала его.

– Сонной, – выдохнула она, едва шевельнув губами.

– Шейзим, все хорошо? Твой кишечник работает нормально? – спросила Одисса непринужденно, будто речь шла о погоде.