Я покачала головой и схватилась за живот. Меня тошнило от страха. Пусть они думают, что меня тошнит из-за несварения.

– Просто хочу спать, – проговорила я.

– Вот и хорошо. Да. Я скажу Двалии, что твой кишечник плохо работает. Она даст тебе масла.

Я не хотела, чтобы мне что-то давали. Я шла, склонив голову и ссутулившись, чтобы никто не мог заглянуть мне в лицо. Палатки уже поставили. Они были округлые и белоснежные – наверное, издалека их можно было принять за большие сугробы. Но мы не отошли далеко от дороги, и наши стреноженные лошади рыли копытами снег в поисках травы. Любой случайный путник заметит лошадей и ярко раскрашенные сани. К тому же палатки солдат были коричневые и пятнистые, а кони – разной масти. Так зачем же маскироваться? Какая-то расплывчатая мысль насчет них не давала мне покоя, но когда я подошла ближе, на меня навалилась сонливость. Я широко зевнула. Как хорошо будет отдохнуть… Забраться под теплые одеяла и поспать…

Шун ковыляла рядом. Когда мы приблизились к палаткам, я заметила, что несколько солдат наблюдают за нами. Хоген, насильник-красавчик, по-прежнему сидел верхом. Его длинные золотистые волосы были заплетены в тугую косу, борода и усы аккуратно расчесаны. Он улыбался. В ушах у него сверкали серебряные серьги-кольца, плащ скреплен серебряной пряжкой. Он что, стоит на страже? Посмотрев на нас сверху вниз, как хищник на добычу, он что-то сказал низким голосом. Рядом с лошадью Хогена стоял солдат с половиной бороды – кожа на его щеке и челюсти была срезана целиком, и там, где остался гладкий шрам, не росло ни волоска. Он улыбнулся шутке Хогена, а молодой солдат с волосами цвета спелых желудей следил за Шун глазами голодного пса. Я ненавидела их всех.

В глотке у меня заклокотало рычание. Одисса резко обернулась ко мне, и я торопливо рыгнула.

– Прошу прощения, – пробормотала я, изображая сонливость и неловкость.

– Двалия поможет тебе, шейзим, – сказала Одисса успокаивающим тоном.

Шун прошла мимо нас и скрылась в палатке. Она изо всех сил старалась двигаться как одеревенелая, но я заметила, как напряглись ее плечи под взглядами солдат. Ни дать ни взять кошка, которая разгуливает под носом у принюхивающихся собак. К тому времени, когда я остановилась под пологом палатки, чтобы стянуть башмаки, Шун уже зарылась в одеяла.

Мне ни капельки не хотелось, чтобы Двалия так или иначе помогала мне. Эта женщина страшила меня. По ее круглому, расчерченному морщинками лицу невозможно было угадать возраст. Ей могло быть и тридцать, и за шестьдесят. Она была толстая, как откормленная наседка. Даже кисти рук у нее были пухлыми. Если бы она явилась к нам в дом как гостья, я бы решила, что это матушка или бабушка кого-нибудь из аристократов, которой почти никогда не приходилось работать. Обращаясь ко мне, она всегда говорила мягким, сердечным тоном и даже своих помощников в моем присутствии распекала так, будто была скорее огорчена их промахами, чем сердилась.

И все же я боялась ее. Каждая ее черточка вызывала рычание Волка-Отца. Нет, он молчал, но приподнимал верхнюю губу, так что у меня волосы на загривке становились дыбом. С самого похищения, даже когда туман полностью окутывал мой разум, я чувствовала присутствие Волка-Отца. Он ничем не мог помочь мне, но был рядом. Это он посоветовал мне говорить поменьше, копить силы, наблюдать и ждать. Мне придется справляться самой, но он рядом. Когда больше нечем утешиться, мы цепляемся и за самое малое утешение.

Как ни странно, но слова Шун вовсе не убедили меня, что она лучше знает, как нам справляться с обстоятельствами. Она предупредила меня об опасности, которую я проглядела, но у меня не возникло ощущения, что она сможет спасти нас. Если нас вообще можно спасти. Нет. Мне показалось, она просто хвастается – не для того, чтобы произвести на меня впечатление, а чтобы укрепить собственный дух. Ее учили быть тайной убийцей… Я не заметила в ней следов этого обучения за те несколько недель, что Шун провела в Ивовом Лесу. Мне она показалась пустой и самодовольной. Она любит только красивые вещи и развлечения. А какую истерику она устроила из-за «стонов призрака», которые на самом деле были мяуканьем запертого кота! А как она заигрывала с Фитцем Виджилантом и пыталась заигрывать с Риддлом и даже, как я подозревала, с моим отцом! И все ради того, чтобы получать то, что ей хочется. Щеголять своей красотой и привлекать взгляды.

А потом пришли чужаки и обратили ее собственное оружие против нее. Красота и великолепные наряды, которыми она привыкла пользоваться, не смогли защитить ее. Хуже того, красота сделала ее желанной добычей. Может быть, подумалось мне, красивые женщины вообще более уязвимы и чаще становятся жертвами насильников? Я покрутила в голове эту мысль. Я знала, что изнасилование – это больно и унизительно. Подробности мне были неизвестны, но не нужно быть знатоком фехтования, чтобы понимать, что такое рана от меча. Шун сделали больно, очень больно. Так больно, что она даже снизошла до того, чтобы взять меня в союзницы. Той ночью, вступившись за нее, я думала, что спасаю Шун. Теперь я готова была признать, что, возможно, утащила ее из огня да в полымя.

Что мы умеем такого, что помогло бы нам спастись? Я умею драться ножом. Чуть-чуть. Если бы у меня был нож. И если бы противник был только один. Мне известно кое-что такое, чего не знают похитители. Они говорят со мной, словно с маленьким ребенком. Я ни разу не сказала, что они ошибаются. Я вообще мало говорила с ними. Это может пригодиться, хотя пока непонятно как. У меня есть тайна, о которой они не догадываются. А тайны можно использовать как оружие. Я где-то читала об этом или слышала. Где-то…

Сонливость снова навалилась на меня, и мир стал расплываться. Может быть, это действовал суп, а может, туманный человек.

Не сопротивляйся, – предупредил меня Волк-Отец. – Нельзя, чтобы они узнали, что ты знаешь.

Я изобразила зевок, хотя мне и в самом деле хотелось спать. Одисса как раз вползала в палатку следом за мной.

Сонным голосом я сказала:

– Они плохо смотрят на Шун. Те люди… У меня от них плохие сны. Разве Двалия не может их прогнать?

– Плохие сны, – с легким испугом повторила Одисса.

Внутри у меня все оборвалось – неужели я зашла слишком далеко? Девушка больше ничего не сказала, и я опустилась на колени, проползла по расстеленным покрывалам и зарылась под одеяла рядом с Шун. Там, под одеялами, я стащила через голову толстую меховую шубу, не расстегивая, и, свернув ее, положила под голову вместо подушки. Прикрыв глаза так, чтобы незаметно смотреть из-под ресниц, я стала дышать ровно и тихо. Одисса долго стояла неподвижно, глядя на меня. Я чувствовала, что она пытается принять какое-то решение.

Потом она ушла, опустив за собой клапан палатки. Это было необычно – Одисса всегда ложилась спать рядом с нами, едва мы с Шун устраивались на ночлег. Она вообще почти не выпускала нас из виду, разве что на то время, когда за нами присматривала Двалия. А теперь мы остались одни. Может, стоит воспользоваться этим и попробовать сбежать? Возможно, это наш последний шанс. Но мне так тепло, все тело будто налилось тяжестью. Мысли ворочаются все медленнее… Я протянула руку под одеялом к Шун. Сейчас я разбужу ее, и мы выберемся через стенку палатки. Наружу, где холод и снег. Холод противный. А в тепле хорошо, и мне нужно поспать. Я так устала, глаза слипаются… Моя рука обмякла, не коснувшись Шун, и у меня так и не хватило духу повторить попытку. Я заснула.