Кебириец отложил барабан и взглянул на меня жуткими желтыми глазами дикого кота. Прикоснулся кулаком ко лбу и губам, после чего выставил перед собой открытую ладонь. Он все еще сидел на корточках, но почти доставал головой до моей груди. Я подумал: случись что, нельзя дать ему подняться. Он был очень худым, но жилистым, а его узкие длинные мышцы казались твердыми как железо.

– Человек не ходить в шатер, – сказал он на ломаном кирененском. – Полотно завернуто. Большая сила духов. Больной-больной. Там лечение.

– Брус в этой палатке?

– Нельзя, н’гана. Олимвенга усури.

– Я должен его немедленно увидеть, кебириец, – цедил я медленно, но решительно. Не мог отвести взгляда от его неистовых желтых глаз. Таращился и таращился, чувствуя, как деревенеют мои щеки. Вспомнил, что перед битвой следует видеть всю фигуру противника. Смотреть примерно на кадык и видеть все, а не всматриваться в глаза. Якобы кебирийцы могли взглядом подчинять диких зверей. Только я не был пустынным шакалом. Я должен был пройти, а он пытался усыпить меня взглядом. Все мое тело казалось отяжелевшим, и вдруг показалось, что на его высоком лбу, над бровями, отворяется еще одна пара глаз, меньших, но таких же пронзительных и хищных.

Я тряхнул головой и сумел отвести взгляд от лица мужчины, а потом сделал шаг в сторону и потянулся к завесам шатра. Кебириец начал вставать. Одним плавным движением, несмотря на скрещенные ноги.

Я крутнулся в бедрах и с разворота пнул его пяткой отведенной назад ноги. Казалось, что мой резкий пинок должен свалить и коня, но попал он в пустоту. Нас разделял только шаг, и я не мог промазать, но все же голова и туловище кебирийца вдруг отклонились назад, словно у мужчины не было хребта.

Однажды во дворце я видел танцующую кебирийскую акробатку. Высокую, гибкую и голую, с телом, лоснящимся от масла. Она танцевала, удерживая на голове кувшин со вставленным внутрь кубком. Кувшин стоял, словно приклеенный, но она вдруг подбросила его и замерла, склоненная вперед. Кувшин приземлился ей в руки, а кубок упал на оттопыренные ягодицы. Девушка без усилий перегнулась назад, подняла кувшин над головой, и поток вина попал ровнехонько в кубок. Потом она перебросила длинную выпрямленную ногу над головой и кувыркнулась, упираясь в землю лишь одной рукой. Стоя коленопреклоненной перед троном моего отца, она в руке держала кубок, из которого не вытекло ни капли.

На миг я потерял равновесие; пришлось оттанцевать пару шагов, чтобы вновь встать в боевую стойку. Я сдвинул пальцы на рукояти спрятанного вдоль предплечья ножа. Кебириец стоял спокойно, выпрямившись, подобный медной статуе. Казалось, он ничего не заметил, что – просто стоит. Очень высокий и худощавый, он больше походил на куклу, чем на человека. Но я чувствовал: стоит двинуться, и он взорвется, словно кобра, резким движением. Ну, что ж…

– Райа, н’венци, – сказал он тихо. Из языков империи кебирийский я знал хуже всего. Н’венци – друг. «Спокойно, дружище». Я не был спокоен. И я не был его другом.

– Хазима индо. Хазима кана. Куна н’ту, – вытащил я откуда-то из кладовых памяти. «Я должен войти. Я должен взглянуть. Мой человек». Надеюсь.

На его красиво вылепленном лице блеснули большие, белые, жемчужного отлива зубы.

Он указал пальцами на свои глаза, которых, как у любого, у него было два.

– Не идти. Смотреть. Там большое лечение, ты голос, крик, твоя н’венци умереть. Матуфу, понимать? Большое лечение. Большие духи.

Матуфу – смерть.

– Я убью тебя, собака! – заорала Вода, несясь в нашу сторону со сломанным черенком лопаты. – Ты подлая крыса!

Кебириец молниеносно выставил перед собой руку и показал ей растопыренные пальцы. Ничего больше. Но Вода внезапно, словно налетев на стену, остановилась. Черенок выпал из ее руки. Часть волос выбилась из гульки и упала на лицо. Глаза ее блестели от слез ярости, а с приоткрытыми губами она казалась почти красивой. Ее голос увяз в горле.

– Прошу… – сказал мне кебириец. – Ты нож земля, я показать шатер. Только смотреть.

– Я должен… – повторил я с нажимом.

– Нож земля. Тенгангу тилаха, н’те.

«Отложи оружие, человек».

Я уже собирался бросить нож, когда увидел лицо Воды. Ее святой клановый нож. Если я его брошу, она меня точно убьет. Это кирененка. Настоящая.

Я легонько надрезал запястье, положил клинок на руку и встал на колено, держа нож в обеих руках, после чего положил его на землю.

Когда я последний раз видел свой нож, тот лежал на стойке в моей комнате Дома Стали. Я сбегал переодевшись, и мне в голову не пришло спасать его и забирать. А теперь какой-то солдафон из «Каменного» тимена чистит им корнеплоды и ковыряется под ногтями. Что же я за кирененец?

– Помнить. Ты – тишина, – сурово приказал кебириец и отвел край завесы.

Продолжалось все недолго. Не дольше трех ударов сердца.

Брус стоял на коленях на мате посередине шатра с проклятыми кебирийскими иглами в голове. Его закатанные глаза поблескивали снизу пояском белков, при этом он покачивал головой, страшно, нечеловечески, словно двигал им водяной механизм. За ним стоял Мрак, держа ладони по обеим сторонам его висков, и монотонным голосом произносил литанию. Слова сыпались с его губ одно за другим, вокруг горели жертвенные лампы и кадила. Голос Мрака был хриплым; казалось, он говорит так уже много часов.

Это был экзорцизм. Мрак пытался изгнать из Бруса демона.

Завеса снова опустилась.

Я не сумел крикнуть, не сумел подхватить нож с земли, не сумел ворваться в шатер. Не сумел даже вдохнуть. Рука кебирийца выстрелила в мою сторону, его выставленная ладонь оказалась подле моего лица. Ладонь, в которой вдруг открылся тигриный глаз.

А потом упала тьма.

* * *

Я пришел в себя в куполе. Если был тот же день, то без сознания я пролежал недолго, солнце едва клонилось к закату далеко над болотистой равниной.

У меня ничего не болело, я просто лежал на мате, словно все мое приключение на нижних уровнях было сном.

Я нашел полотенце и вытер им голову, не найдя на ткани следов крови. Ранки, которые мне нанесли на рассвете, успели затянуться, новых не было.

Проклятые иглы, возможно, и умели лечить, но я ни за что не хотел бы снова иметь с ними дело.

Я вышел из купола на край террасы, а потом посидел с ногами, свешенными в пропасть, глядя на далекие горы. Где-то там лежала пустыня Нахель Зим. Непроходимое море песка и скал, куда осмеливались заходить лишь немногие – и еще меньше людей сумели оттуда вернуться. Безводная пустошь, урочища и песчаные демоны. Зловещий Эрг Конца Мира. Еще в царствие моего деда в глубь Нахель Зим отправили несколько военных экспедиций. Однажды даже бинлик тяжелой пустынной пехоты, с колесницами, оружием и припасами, под предводительством безумного басаара Китаргея. Никто их больше не видел. Тысяча готовых к бою солдат, бактрианы, орнипанты, двадцать колесниц. Все поглотил песок, который мне теперь надлежало преодолеть.