«Трус, – тут же укорил себя Митрофан. – Жалкаяничтожная личность! Бабы испугался…»

Устыдившись своей трусости, Голушко решительно вышел изкухни. Тоже выдумал, робеть перед маленькой шлюшкой! Бандюков с пушками никогдане боялся, а тут нате вам, какой-то пигалицы испужался!

Когда он вошел в комнату, «пигалица» сидела на диване исмотрела телевизор. Показывали фильм «Место встречи изменить нельзя».

Митрофан опустился в самое дальнее от дивана кресло,уставился в голубой экран. Он понимал, что надо что-то сказать, но решительноне знал, что именно. Поговорить о погоде, о ценах на бензин? Рассказатьмилицейскую байку, пошлый анекдот, сказку про белого бычка? Поинтересоватьсясамочувствием, настроением, планами на будущее? Черт, черт, черт, все не то!

– Хотите есть? – выпалил Митрофан, устав ломатьголову.

– Нет, спасибо…

Ну почему она не сказала «да»? Тогда не пришлось быМитрофану думать над вторым вопросом, он просто пошел бы на кухню, поставил нагаз кастрюлю с супом, красиво нарезал хлеб, выложил майонез в пиалу, досталсеребряную ложку, салфетки, перечницу… Потом перелил щи в глубокую тарелку,поставил ее на поднос, затем расставил бы на нем пиалку, перечницу, солонку,положил салфетку, на нее вилку… О! Как много времени это могло занять! Полчаса– не меньше! А там, глядишь, и Базиль бы вернулся…

– Может, чаю? – уже ни на что не надеясь, спросилМитрофан.

– С удовольствием, – ответила она, оторвавшись отэкрана.

Слава тебе господи! Хоть от этого не отказалась!

– Я сейчас организую, – с нескрываемой радостьювоскликнул Голушко. – Айн момент…

На самом деле чай он собирался готовить не меньше четвертичаса. Кипятить воду, мыть заварной чайник, перекладывать варенье изполупорционной суповой тарелки в «розетку», красиво укладывать на тарелкекрекеры… Пожалуй, эти манипуляции могут занять даже двадцать минут!

Он только успел ополоснуть чайник, когда гостья (хоть изванная, но в сто раз хуже татарина!) появилась на пороге кухни со словами:

– Вам помочь?

– Нет, я справлюсь… А вы кино смотрите…

– Там реклама началась, а я ее не люблю…

– Я тоже, – болтнул Митрофан, но тут же замолк –побоявшись, что мамзель расценит его «я тоже», как приглашение к дружескойбеседе, к которой он пока был морально не готов.

– Можно, я сяду? – спросила она и, не дождавшисьответа, уселась на табурет.

– Садитесь, – запоздало разрешил Митрофан. –Вы чай с чем пьете?

– С чем угодно. С конфетами, например…

– У нас их нет, – радостно сообщил он, – но ямогу сходить за ними в магазин…

– Не стоит беспокоиться… Варенье я тоже люблю, –она указала глазами на тарелку с вишневым вареньем.

– Хорошо, – согласился Голушко, сопроводив своесогласие тяжким вздохом. – Только это уже засахарилось… Я с балкона новуюбанку принесу…

– Валяйте.

Митрофан кинулся вон из кухни.

– Здесь тоже есть выход на лоджию, – услышал оннасмешливый голос за спиной.

– Эта дверь забаррикадирована с той стороны, –выкрутился он. – Старой тумбочкой… Не пройдешь!

Пробормотав сию глупость, Голушко отправился на балконокружным путем – через комнату. Там он долго гремел банками с краской,изображая поиски, хотя испокон веку варенье в их доме стояло на одном и том жеместе: в той самой тумбочке, которая якобы перегораживала выход на лоджию.

Когда он вернулся в кухню, обнимая банку с вареньем, Маргопротирала стол посудным полотенцем.

– Вы что делаете? Зачем? Это же…

– Старая футболка.

– Нет, это полотенце!

– Полотенец с рукавами не бывает… – Она взяла изего рук банку, поставила ее в мойку и тоже протерла. – У вас в шифоньерележит целый рулон «вафельного» материала. Завтра я сошью вам новые полотенца…Кстати, – она подошла к подоконнику, провела пальцем по егоповерхности. – Стол и прочие поверхности не надо протирать жирной губкойдля посуды… – Марго обернулась, посмотрела ему прямо в глаза. – Иразговаривать со мной, если не хотите…

– Не понял…

– Вы торчали в кухне полчаса, лишь бы не входить вкомнату, где сидела я… Терли стол, подоконник, хотя раньше этого не делали…

– С чего вы взяли?

– Я вижу, – она продемонстрировала ему жирныйпалец.

– Да вам с такой наблюдательностью в милиции надоработать, – после паузы проворчал Митрофан. – Вы, девушка, выбрали нету профессию…

– Чем вам не нравится моя профессия? Она, говорят,древнее вашей…

– Вот поэтому и не нравится… – Он посмотрел на неев упор. – Противно осознавать, что похоть родилась раньше справедливости.

– Не смешите, Митрофан Васильевич, с каких это пормилиция стала бороться за справедливость? С сегодняшнего утра?

– Так было всегда…

– То есть вы хотите сказать, что если рубоповец,например, берет взятки, а омоновец лупит мелкого хулигана дубинкой, то все этоделается во имя справедливости?

– Почему все зациклились на взяточниках и драчунах?Дались вам эти «оборотни в погонах»! В милиции работают разные люди: естьчестные, порядочные, а есть козлы!

– Вот-вот!

– Вы, Маргарита Андреевна, так сильно не любитемилицию? – раздраженно спросил Митрофан.

– Я не люблю ментов. – Она отвернулась к мойке,чтобы вымыть руки. – Так что наша неприязнь взаимна…

Пока она плескалась, Митрофан сверлил взглядом ее худенькуюспину. Его задели ее слова, его задело ее отношение, задели ее спокойствие иуверенность… А еще красота. Отец был прав – таких лиц сейчас нет. Женщины сподобными глазами, губами, скулами вымерли несколько веков назад, либо ушли вдругое измерение вместе с атлантами и племенем майя. Или они никогда не жили внашем мире, а прилетели из страны эльфов, чтобы художники эпохи Возрожденияпоняли, что такое красота, и запечатлели ее на своих полотнах… Оказывается,Митрофан ошибался – они не вымерли. И они настоящие. Только теперь такиеженщины не служат музами художникам, они работают проститутками в элитныхборделях и терпеть не могут милицию…

– Чайник закипел, – как ни в чем не бывало сказалаМарго, закончив мыть руки. – Заварите?

– Да, конечно… – Голушко засыпал заварку в чайник,залил ее кипятком. – Сейчас настоится…

Он сел за стол напротив Марго, подпер кулаками щеки иотвернулся к окну. Первым заговаривать он не собирался, но если она задаствопрос, он, так и быть, ответит…

– Я все хотела спросить… – не заставила себя ждатьМарго. – Вы с отцом живете одни?