была всего лишь женщиной и, перефразируя одну известную поговорку, ничто женское ей не было чуждо. Ничто.

– Вы сами женаты?

– Плохая у тебя память, избирательно плохая. Нет, Аркадий, я не женат.

– Почему?

– Не довелось встретить.

– Может, не искали?

– Нет, Аркадий, искал и находил.

– И всё равно не женаты. Так почему же вы столь легко судите о браке?

– Потому что любил, много любил, хороших и разных, причём искренне. Мне ясна твоя настороженность. Поверь, я тоже не понимаю, как женщинам удаётся быть рабами у самих себя, но то, что так и есть, бесспорно. Отсюда и трусость, и тирания, и «до последней черты», или, как в случае с Аней, боязнь нормальной жизни.

– А как вы думаете, почему они такие?

– Физиология. Потому что рожают, а потом грудью кормят.

– Какая глупость. Что с того?

– Их используют, сама природа использует, так она устроена, а взамен подсовывает эфемерные чувства. И удовольствие, судя по всему, весьма сомнительное. Вырастают, потом сами рожают, вскармливают собственных детей, а на жизнь, на дело жизни, ничего не остаётся, считай, побочный продукт воспроизводства. Для человека это очень тяжело. И не хочется, и нельзя вырваться, поскольку нет иного содержания, – заключил Роман Эдуардович.

– По-моему, раньше было несколько иначе.

– Господи, как наивно! Раньше – это когда? В родоплеменной общине – не исключено, тогда все являлись побочными продуктами воспроизводства, а вот во времена нашей молодости и тем более позже всё было точно так, может, только беднее жили и меньше боялись, потому больше рожали. Да, не удивляйся, мы вправду меньше боялись, действовали решительнее, потому дров и наломали. Ну, ничего, – ободрил сам себя Роман Эдуардович, – ваше поколение разгребёт, должно разгрести, а дети начнут с чистого листа. Ты не боишься? – И не ожидая ответа, – вижу, боишься. Оставь, пустое. Чёрт знает, откуда оно берётся. Вроде сейчас стало лучше, гораздо лучше, уже не выживаем, уже живём. И, главное, боишься не потерять, иногда даже думаешь: «А пропади оно всё пропадом. Забиться бы в глухую сибирскую деревню посреди тайги и провести там остаток дней». И… не бросаешь, и не забиваешься, и опять из-за страха, страха перед неизвестностью. Вот твой дед не боялся, такую жизнь прожил, что грех бояться, и ты не бойся, не бойся что-то менять, особенно когда перемены неизбежны, а ещё не мелочись, воздавай по заслугам, а не раздавай милостыню.

Роман Эдуардович в пьяном угаре говорил одухотворённо, а у Аркадия вдруг закружилась голова, не от алкоголя, он чувствовал, что совершенно трезв. Молодой человек никак не мог переварить мысль о готовившемся разводе его родителей. В возрасте, когда идеальные желания существенно опережают реальные возможности, в том возрасте, в котором юноша пережил трагическую гибель матери, дом воспринимался им как нечто целое, отец и мать, казалось, жили вечно и именно так, как он запомнил, что во многом способствовало его представлению о семье как об абсолюте, потому смирение с её несовершенством надломило Аркадия.

А его собеседник и горя не знал, обильно выпивая и закусывая.

– И вот что я тебе ещё скажу. Аркадий Иванович, царствие ему небесное, не побоялся бы одобрить развод, узнай он о нём до смерти твоей матушки, и я понимаю почему. Он видел, как они жили, и не хотел такой судьбы ни для сына, ни для невестки, а, возможно, ни для какого другого человека, – тут Роман Эдуардович всё-таки почувствовал, что преувеличил и заврался, призадумавшись и охладившись. – Я, как и все, от спиртного становлюсь болтлив, зато искрен, ты поди ещё, поймай меня трезвого за честным разговором, а сейчас, смотри, говорю открыто. Извечная дилемма: боишься выронить лишнее слово – вдруг не так поймут, не то подумают или не подумают того, что нужно. В общем, куда не кинь…

Гости начали расходиться, вежливо прощаясь с четой Безродновых и в последний раз принося соболезнования. Вскоре встал и Роман Эдуардович, сказав парню напоследок: «Крепись, ещё свидимся», – и тоже ритуально подошёл к Геннадию Аркадьевичу. Когда все разъехались, Аркадий продолжал сидеть за столом, любуясь натюрмортом из грязных тарелок, недопитых бокалов, недоеденных блюд, и эта картина показалась ему наиболее соответствующей произошедшему. Пояснять себе причину своего впечатления он не стал, поскольку был разбит телом и сломлен духом.

Некоторые следствия

На следующее утро Аркадий смутно помнил содержание вчерашнего разговора, однако мысль о том, что семья, в которой он вырос, оказалась не идеальной, что его родители хотели развестись, о чём по каким-то причинам знали посторонние люди, а близкие нет, крепко засела в голове. Несколько дней молодого человека занимала именно она, а не грусть об умершем деде, за которой успешно маскировалось и не давало себя обнаружить облегчение от того, что старика наконец похоронили и всё закончилось.

Вскоре огласили завещание, по которому квартира Аркадия Ивановича доставалась внуку, что ни у кого не вызвало ни капли удивления, поскольку все кроме парня знали последнюю волю покойного. Он стал готовиться к переезду, чувствуя неподдельную радость, что вскоре не нужно будет прятаться со своими работами за дверью собственной комнаты.

Хоть Аркадий и помнил квартиру прародичей с детства, ощущение, что она его, делало её совершенно новой. Что-либо в ней менять он не собирался, предложение отца, полагавшего, что сыну будет тяжело жить в обстановке, оставшейся после покойника, парень отклонил, его устраивало всё кроме прихожей, на которую вполне можно не обращать внимания. Осознание того, что здесь жили два близких человека, которых больше нет, Аркадия не тяготило, он воспринимал это обстоятельство как данность, как неизбежность, а по прошествии некоторого времени как печальное, но отдалённое событие, которое мало на что влияет. И после того как Оксана собрала вещи Аркадия Ивановича и унесла в неизвестном направлении, после того как новый хозяин перевёз сюда свои пожитки, развесил одежду в шкафах, аккуратно сложил рисунки и наброски на письменном столе, закинул под него два пакета с карандашами, кисточками, красками, палитрой, водрузил посреди кабинета мольберт с плотно замотанной и перевязанной для транспортировки начатой картиной, квартира стала по праву считаться его собственной.

Переезд занял ровно один день, обошлись без специального транспорта и грузчиков, вчетвером на трёх автомобилях семья спокойно и деловито сделала всё сама. Когда приехали, Оксана и Света нерасторопно разложили вещи и рассортировали кухонную утварь, поднятые мужчинами наверх, картину и мольберт Аркадий нёс сам, никому их не доверяя, потом женщины съездили в магазин за продуктами и бытовой химией, приготовили еду, пообедали всей семьёй и оставили молодого человека одного. Было воскресенье, все кроме него завтра шли