– Ну да, – обернулся к нему Митрофан. – Я ж тебе говорил, боярин.

– Запамятовал… – Иван немного подумал. – А ну-ка сегодня к реке сходим!

Теперь уж Лукьян остался охотиться с Митрофаном, идти в поиск наступила очередь Михряя.

– Эх, надо было б собаку взять, – почесал голову парень. – Быстро б твой скит отыскали, Иване Петрович!

– Нельзя собаку, – покачал головой охотник. – Дуреют они тут, место такое. Убегают в лес, будто бы кто-то манит… Прямо на волчью стаю. Не один верный пес уж тут сгинул. Нехорошее, поганое место!

Иван хохотнул, вспомнив священный дуб и идола с фаллосом:

– Уж точно, поганое.

По совету охотника, Раничев с Михряем держались правой руки – прямо были овраги да буреломы. Впрочем, и так путь вовсе не казался им легкой прогулкой – постоянно приходилось останавливаться, прорубая топором проходы, словно в дикой амазонской сельве. А до реки-то, по словам Митрофана, выходило верст пять с гаком – намаешься. Чем ближе к реке, тем идти становилось легче, положе, с иных склонов так катили на лыжах, любо-дорого посмотреть, кабы потом не завалились в сугроб. Ну, ничего, встали, отряхнулись, посмеялись, взглянув друг на друга. Сделали небольшой привал – усевшись на поваленный ветром ствол, подкрепились остатками рябчика. Раничев хлебнул медовухи из прихваченной фляги, крякнув, протянул Михряю. Тот закашлялся:

– Ух, и медок! Горазд крепок. Тетка Манефа с Гумнова делала?

– Она… А ты откель знаешь?

Парень смущенно замялся, и Иван не стал настаивать. Отдохнув и покрепившись, пошли дальше. Миновав овраг, обошли урочище, поднялись на пологий холм и радостно переглянулись: наконец-то! Впереди, за елками, за ракитой, за заснеженной ивой виднелась неширокая извилистая полоска снега – река.

– Что это там блестит, не санный ли путь? – присмотрелся Раничев.

Михряй кивнул:

– Он и есть, господине.

Они бросились вниз, как можно быстрее, словно хотели кого-то догнать, ухватить за хвост… Колея – действительно, санный след, не показалось! – была запорошена снегом. Черт знает, когда тут проезжали… Впрочем, похоже, не так и давно.

Михряй вдруг наклонился, подобрал валявшиеся в снегу катышки навоза, растер между пальцами:

– Свежий! Видать, ночью проехали.

Иван вздохнул – видать, не прислышалось ночью лошадиное ржание, и в самом деле – было. В какую, интересно сторону, проехал неведомый обоз, очень может быть – вполне левый, не имеющий ни малейшего отношения к скиту. Да, может быть, и так… А, если и не так – так как проверишь? Хотя…

– Давай-ка, Михряй, так сделаем – я направо по следу пойду, а ты – налево, – подумав, предложил Раничев. – Вдруг да повертка какая покажется? И, ежели след свежий…

Михряй покачал головой:

– Ну и умный же ты человек, Иване Петрович!

Раничев усмехнулся:

– Поживи с мое, парень.

Иван едва успел пройти метров сто, как, услыхав крик, быстро зашагал обратно. Радостный Михряй махал ему шапкой – молодец, парень, отыскал-таки повертку. А не очень-то ее было и видно, эту присыпанную снегом колею, хорошо, у парня глаз охотничий, острый, Иван-то сам ни за что б не увидел – дорожка то явно была замаскирована, и весьма неплохо. Вилась по дну оврага, выскакивая в самую чащу… вернее, это со стороны казалось, что чаща, на самом деле – просека. Тайная, узенькая – едва-едва саням проехать. Вокруг сумрачные густые ели, сосны… Ага! Вот и… Раничев резко остановился. Впереди, за деревьями, что-то маячило. Сруб!

– А ну-ка, парень, давай-ка дальше лесом.

Обошли, подползли по сугробам к самым воротам. Скит оказался зачастоколен, воротца заперты.

– Постучим? – предложил Михряй. – Скажем – охотники, заплутали.

– Постучать, говоришь… Лучше б, конечно, дойти до наших.

– А давай, господине, я во-он на ту деревину залезу, – парень кивнул на высокую сосну. – Посмотрю, что там за скит…

– Залазь, – разрешил Раничев. – Только быстро.

Михряй снял рукавицы и, поплевав на руки, сноровисто полез на сосну. Иван еще раз взглянул на запертые ворота… Кажется, не очень-то хорошо они были и заперты. Ну да – вон, экая щель, сквозь которую проглядывают сложенные на дворе бревна.

– Похоже, там и нет никого, – спрыгнул с сосны Михряй.

– То есть как это нет? – Раничев обернулся к нему.

– Да так, господине, – развел руками парень. – Дверь едва прикрыта, двор пуст, ни дымком не пахнет, ни варевом. Нешто иноки делом бы не занимались белым-то днем? И дровишки у них не пилены, не колоты, да вообще, чай, нашлись бы дела.

– Может, молятся они?

– Да не похоже, чтоб молились. Там и храма-то нет, одна изба да амбар, видно, строится еще скит-то.

– Ну, – Иван еще раз взглянул на ворота и азартно махнул рукою. – А, была не была! Раз такое дело – зайдем.

Легко – и в самом деле, не заперты – открылись ворота, и любопытным взорам вошедших представился маленький, заваленный бревнами двор, амбар под тесовой крышей и большая изба, состоящая из двух срубов, связанных меж собою сенями. К сеням же было пристроено невысокое крыльцо. Порыв ветра чуть приоткрыл дверь. Скрипнули петли.

Раничев с Михряем переглянулись и осторожно вошли внутрь. Сени как сени… Иван повернул налево, толкнул дверь… Стол, широкие лавки, сундук у дальней стены, иконы в серебристых окладах, светец. Раничев открыл ставни. Пустая, выстывшая изба… хотя, нет, дымком из круглой печи все же тянуло. Значит, и впрямь, недавно покинули. Почему? Куда-то спешили? В сундуке – монашеские рясы, несколько кубков, братина.

– Господине! – заглянул осматривавший правую избу Михряй. – Иди-ко, глянь.

Вслед за парнем, Раничев, миновав сени, вошел. Михряй уже успел зажечь лучину. Такая же пустота кругом… Странная изба, окон вообще нет, одни волоковые, для дыма. Узкие лавки, в углу – маленькая круглая печь.

– Вон там, на стене, над лавками, – тихо прошептал юноша.

Иван взял в руки светец… Какие-то странные, вбитые в стену кольца… цепи… Цепи! Этак тут можно приковать… ну да, человек десять – точно, а если потесниться, то и все пятнадцать! Раничев присвистнул:

– Однако!

Они вышли на улицу. Уже смеркалось, низкое, затянутое плотными серыми облаками, небо сделалось как будто еще ниже, плотнее, пошел снег. Иван обернулся к Михряю… И в этот момент откуда-то из лесу послышался вдруг жуткий, почти нечеловеческий крик, крик страшной, невыносимой боли и смерти.

– От Плещеева озера кричат, – уверенно определил парень. – Бежим, господине?

Иван кивнул, нащупывая за поясом кинжал. Михряй на ходу рванул из-за пазухи пращу – страшное оружие в умелых руках.

Подбежав к капищу, они упали в снег и поползли меж кустами. Затаились… Хорошо был видел идол и собравшиеся вокруг него люди, в одном из которых Раничев с удивлением признал… монаха Ферапонтова монастыря Дементия! Остальные – в черных клобуках и рясах – не были знакомы Ивану, впрочем, не на них он и смотрел с отвращением и ужасом: он догадался, понял, наконец, что именно явилось причиной ужасного вопля. На огромный фаллос неведомого языческого бога, словно на кол, была насажена обнаженная дева, истерзанное тело которой было синим от холода. Выпученные от дикой боли глаза казались сверкающе белыми, из приоткрывшегося рта стекала алая струйка крови.