Не стала задавать вопросов, схватила бездыханное тело под мышки и потащила. Я задыхалась, я плакала, я, крича от натуги, взвалила свою названную сестру на плечо и побежала. Мне казалось, что я двигаюсь с максимальной скоростью, на пределе своих возможностей, но не смогла догнать даже Полину Ивановну, которая торопливо ковыляла впереди, опираясь о ружьё как о клюку.

К тому моменту, когда я добралась до вагончика, женщина успела отодвинуть к другой стене кровать и «неприличную тумбочку» и откинуть люк, который скрывался под ковриком на полу.

– Туда, – указала она, держась рукой за грудь. Я сунулась было вниз, но тётя Поля строго цыкнула:

– Ты – нет, только она.

– Но я же не могу отнести её туда, не спустившись… – растерялась я.

– Просто сбрось Лёшку вниз и убирайся.

– Ей же больно будет, – я неосознанно прижала кудрявую голову к себе.

– Мёртвые не испытывают боли, дура! – прокаркала Полина Ивановна, а я вдруг поняла, почему её боятся почти все в Корпусе. – Я сказала, бросай её вниз, или катитесь обе отсюда!

Не говоря ни слова, я сделала шаг вперед, остановилась у люка, даже не пытаясь рассмотреть, что скрывает в себе темнота, и столкнула бездыханное Лёшкино тело в подполье.

– А теперь уходи, – Полина Ивановна стояла всё там же, у двери, и не смотрела в мою сторону.

– Тётя Поля, я ничего…

– Уходи. И не говори ничего там. Сделаю, что могу. Ну?

Я проглотила обиду и ненужные сейчас слова, тихо вышла из вагончика и остановилась, не зная, куда теперь идти и что делать. В траве у крыльца лежал Лёшкин розовый наладонник. Видимо, выпал, когда я затаскивала девчонку на ступеньки. Подняла его и засунула в карман, думая о том, что надо бы вернуться в лес и осмотреться там. Мало ли, что я ещё могла потерять. Или найти.

«Сделаю, что смогу», – сказала Полина Ивановна. Разве можно что-то сделать, если смерть уже случилась? Как теперь жить? Как жить с этим гложущим чувством вины? Как дышать, зная, что твоё равнодушие привело к такому? Ведь всё же можно было исправить! Ведь можно же было не допустить этого!

В кармане пискнул Лёшкин наладонник, и я автоматически достала его, чтобы прочитать сообщение.

Писала Берёза, спрашивала, придёт ли Нюня к ним, как они договаривались.

Она не придёт. Ни сегодня, ни завтра, вообще никогда. Она умерла. Я провела пальцем по экрану, чтобы написать ответ, но по ошибке нажала на кнопку «Полученные сообщения». Их было много. Больше тысячи, если верить маленькой букве К, стоявшей рядом с цифрой 150. Я ткнула в предпоследнее, и в следующее мгновение мой желудок скрутило от рвотных спазмов, а рот наполнил омерзительный желчный вкус.

Участники игры располагаются цепочкой, один за другим. Ведущий тихим голосом, так, чтобы не было слышно остальным, произносит на ухо первому участнику заранее заготовленную короткую фразу или труднопроизносимое слово. Первый участник должен так же тихо повторить сказанное на ухо второму, тот – третьему и так далее, до конца цепочки. Повторять и переспрашивать нельзя. Последний участник громко произносит то, что он услышал, после чего ведущий громко зачитывает с бумаги то, что было им сказано первому участнику. Как правило, при достаточной длине цепочки и необычной, труднопроизносимой фразе, выбранной ведущим, на выходе цепочки получается совсем не то, что было на входе. Далее, если это требуется, участники могут обсудить результаты, сказать, что каждый из них услышал и выяснить, где произошли искажения.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке». Короткое сообщение, которое перевернуло мой мир с ног на голову.

Я сама во всём виновата. Острая горечь вины перебивала даже вкус желчи во рту. Всё же было так очевидно, почему же я не заметила все пугающие признаки раньше, когда ещё можно было всё исправить?

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке».

И то, как Лёшка смотрела на него, и то, как затихала в его присутствии, как плакала, как пропадала вдруг неизвестно куда. Я думала, это было влюблённостью и смущением, а это был самый банальный стыд.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке».

Ей было стыдно за то, что она делала. Десять минут в компании чужого наладонника рассказали мне печальную историю любви и предательства. Влюблённая Лёшка следила за мной и доносила о каждом моём шаге. Не знаю, с чего всё началось, но закончилось печально.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке».

А я? Что сделала я, чтобы помочь той, которую назвала своей сестрой? Я была преступно равнодушна. Я эгоистично занималась только собой, своими проблемами, своими страхами, своими чувствами.

И даже в последний момент, увидев её там, в лесу, я не бросилась искать виновника, я малодушно подумала, что Лёшка сделала это с собой сама. И я бы продолжила так думать и дальше, если бы не случайность и моё неумение пользоваться наладонником.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке», – писалось в сообщении. Но самым ужасным был даже не текст, а то, от кого этот текст пришёл.

Мерзавец. Интересно, он просто довёл Лёшку до самоубийства или приложил к этому руку непосредственно? Я думала, что он один из немногих в этом мире, рядом с кем можно чувствовать себя спокойно. Я доверяла ему, а он в это время вёл двойную игру.

Сказать, что мне стало нехорошо – ничего не сказать. Я сглотнула горькую слюну и, пристроившись тут же, на нижней ступеньке пыльного крыльца, стала читать другие сообщения. Часть из них была от меня, другие от Берёзы. От кого-то, кто звался Синичкой, от Травушки-муравушки несколько, но большинство были от Котика. От того самого Котика, который объяснялся мне в любви, смотрел на меня грустным фиалковым взглядом и утверждал, что быть просто друзьями – это не для него, что ему надо больше.

Я поднялась на ноги и, прижав ладони к щекам, растерянно посмотрела в сторону общежитий. Что теперь делать? Вернуться в лес и поискать доказательства тому, что Котик помог Лёшке повеситься? Найти его и потребовать объяснений? Рассказать обо всём Северу?

Я бросила беспомощный взгляд на зелёный вагончик. Что происходит за его тонкими стенами? Я запретила себе надеяться и решительно выдохнула.

Полина Ивановна велела не трепаться. Ладно. Я не буду трепаться. Северов всё время говорит о доверии? Вот и отлично! Я доверю ему свою проблему. Эгоистично переложу её на его широкие плечи.

Отбросив сомнения, я зашагала к общежитию.

Не знаю, зачем Котику понадобилось следить за мной. Даже думать не хочу о том, как он заставил Лёшку рассказывать ему о том, где мы были, что делали, с кем разговаривали и так далее. Надеюсь, Север во всём разберется. А ещё, надеюсь, он сделает так, что никогда больше я не увижу этого человека.

Первым делом я заглянула в комнату Арсения, но парня там не оказалось, и я нехотя поплелась к себе. Сердце снова болезненно сжалось, когда я перешагнула порог. Интересно, к этому обыску Котик тоже приложил руку? Я наклонилась, чтобы поднять то, что осталось от Лёшкиной майки, и застыла на месте, настигнутая негромким голосом: