– Идеально. Ты здесь выглядишь идеально.

Сердце колотилось, как ненормальное, а дыхание сбилось.

Наладонник на руке парня пискнул принятым сообщением, но Северов не обратил на это внимания, продолжая пристально меня рассматривать.

– Я просто хочу, чтобы ты поспала сегодня здесь. Пожалуйста, – в чёрных глазах мольба и нежность. – Что тебе стоит?

– Мне неудобно, – почти сдавшись, простонала я.

– Очень удобно! – заверил Северов и растянулся на кровати рядом со мной. – Смотри.

Опустил голову на подушку, а руку положил на мою талию.

– А как же Лёшка? – вспомнила я.

– Всё равно она ещё спит. Поговоришь с ней после обеда. Или вместе поговорим.

В его словах было рациональное зерно. Всё равно ведь я не стану начинать разговор в пять тридцать утра.

– А у меня тебя никто не потревожит, – продолжал соблазнять парень, но, судя по его подрагивающим губам и смеющимся глазам, прекрасно понимал, что сам является моим главным раздражителем и нарушителем спокойствия. – Обещаю, спать будешь, как младенец.

– Мне надо умыться, – я уже фактически выкинула белый флаг, но всё ещё продолжала сопротивляться.

– Умывальник за ширмой.

– И переодеться, – сама обняла его за шею, притягивая к себе для поцелуя.

– Я дам тебе свою майку, – он склонился надо мной, языком провёл по контуру нижней губы. – Пожалуйста!

– Ох…

– Я просто хочу немного полежать рядом с тобой. Вот так, – перекатился на бок и прижал свою ладонь к моему животу, – чтобы чувствовать твоё дыхание.

Медленный очень нежный поцелуй, искушающий, сладкий.

– Я даже расскажу сказку, чтобы тебе крепче спалось. Хочешь?

Я фыркнула.

– Про Потерянный город, – он уже понял, что я сдалась, но по-прежнему продолжал уговаривать. – Уверен, такой истории тебе слышать не приходилось.

– И что же в ней особенного? – я удивлённо изогнула бровь, и Северов немедленно отзеркалил мой жест.

– Вряд ли тебе приходилось слушать легенды диких, – этот коварный искуситель потёрся носом о мою шею и прошептал: – Но ты всегда можешь уйти к себе, конечно…

– Ты и святого уговоришь, – капитулировала я, и за верное решение немедленно была вознаграждена совершенно сумасшедшим поцелуем.

Вместе со своей синей майкой Арсений вручил мне мой собственный халатик, я же и виду не подала, что смутилась, вспоминая, каким образом он у него оказался. Если быть до конца честной, то стоит признаться: всё то время, что я возилась за ширмой, переодеваясь и умываясь, я ожидала вторжения Севера. Более того, я на это вторжение надеялась. С замиранием сердца представляла, как он войдёт в самый неподходящий – подходящий! – момент, как вытрясет меня из моих одёжек, как поцелует… ну, и всё остальное, в принципе, тоже представляла.

Чисто теоретически о том, что происходит между мужчиной и женщиной, я знала всё. Ну, то есть, всё что можно было узнать в плане теории. В плане практики было негусто – исключительно то, с чем Северов уже соизволил меня познакомить. Поэтому чувства в тот момент меня одолевали самые противоречивые: любопытство, трепет, желание, страх, томление… В общем, самый гремучий коктейль, к которому незамедлительно присоединилось разочарованное удивление, когда, выйдя из-за ширмы, я увидела Арсения, стоявшего у кровати с лёгким покрывалом в руках.

Он тоже успел переодеться в домашнее… по крайней мере, ниже пояса он был в домашнем, в мягких льняных брюках. Выше пояса не было ничего, кроме Арсения Северова. Я поспешила отвести глаза от обнажённого торса и, выхватив из рук парня предложенное мне покрывало, юркнула в кровать и немедленно отвернулась к стене, прислушиваясь к тому, как парень фыркает за ширмой – умывается.

– Ты так забавно смущаешься, – рассмеялся он, опускаясь на одеяло за моей спиной, а я решила не уточнять, что большая доля моего смущения приходится на страх, и пробормотала, испуганно рассматривая трещинки на штукатурке:

– Я же говорила, у меня не так уж много опыта в этих вещах… – и с тоскою подумала о том, что, может, стоит рассказать парню всю правду до, а не после… Но он вдруг признался:

– Не буду врать, что меня это очень сильно расстраивает, – и я решила промолчать, тем более что он, словно в подтверждение своих слов, прижался ко мне (не пытаясь, правда, к моей досаде, пробраться под покрывало) и провёл губами по шее, а затем заметил: – И потом, сейчас у нас в некотором роде повторение пройденного материала.

– М? – мой мозг млел и отказывался воспринимать какую-либо информацию.

Арсений хмыкнул.

– Я говорю, что мы с тобой уже лежали вот так рядом… Дважды… И я даже рассказывал тебе сказку.

Его рука легла поверх моей и легонько сжала запястье.

– Мне нравится, как ты рассказываешь, – просипела я и повернула руку ладонью вверх. – Завораживает.

Поёрзала, устраиваясь удобнее, и довольно зажмурилась, услышав сдавленный стон за спиной.

– Точно хочешь сейчас разговаривать? – спросил Арсений и шевельнул бёдрами, намекая на то, что он давно готов приступить к действиям практического характера, тем самым заставив меня серьёзно задуматься, чего же я на самом деле хочу. Но тут снова пискнул наладонник, извещая, что кому-то – и точно не мне, потому что мой девайс был как обычно выключен – пришло письмо. А следом за писком разочарованный выдох и расстроенный шёпот:

– Чтоб их всех разорвало. Придётся всё-таки отложить всё самое вкусное на вечер.

– Ты обещал мне сказку, – напомнила я и попыталась развернуться лицом к парню, но он удержал меня на месте, сердито потребовав:

– Лежи тихонько! Я, кажется, несколько переоценил свою выдержку, а тебе действительно надо отдохнуть, – и добавил недовольно:

– Ты с прошлой ночи на ногах.

Я почувствовала, как Северов коснулся губами моей макушки и едва не заплакала от вдруг накатившей нежности. Обо мне, по-моему, никто и никогда так не заботился. Даже Сашка. Хотя Сашка был хорошим братом, хоть и чрезмерно строгим… Наверное, был. Как выяснилось, я о нём даже ничего толком не знала…

– Мне в детстве мама рассказывала много сказок, – произнёс Арсений, рисуя пальцами узоры на моей ладони. – Так обидно. Я помню свою спальню, одеяло с нарисованными оленями, потолок, разукрашенный звёздами, и то, как тёмный силуэт сидит в кресле рядом с моей постелью. А лицо, голос, истории, которые она мне читала – ничего не помню.

Я замерла после его слов. Это было впервые, когда он говорил о себе прямо, не используя намеков и иносказаний.

– Мне очень жаль, – прошептала я, завидуя ему самым бессовестным образом. Потому что я свою жизнь до Башни Одиночества помню очень и очень смутно. И откровенно говоря, такие понятия, как мать и отец, для меня всегда были чем-то из области фантастики.