глазел на нее. «Улыбка у нее, – думал он, – как радуга». Пытался говорить ровным, официальным тоном.

– Нет ли каких-нибудь оснований считать, что у этой вашей сестры Бибб могла быть обида на Пиджака? Возможно, любовная ссора?

Сестра Го пожала плечами.

– В церкви хватает шашней, как и в любом месте на свете. Чувства никуда не спрячешь, понимаешь? Людям становится одиноко даже в браке. В этом мире живет любовь. Она ничего и никого не обходит стороной. Никогда не замечал?

Она посмотрела на него с таким желанием, что Катохе пришлось подавить желание поднять руку, как третьеклассник в школе, – и потянуться к ее руке. Она его разоблачила. И даже сама об этом не знала.

– Конечно, – проговорил он.

– Но я сомневаюсь, что между ними что-то было, – сказала она. – Чего не спросить саму сестру Бибб?

– Где она?

– Она живет в тридцать четвертом корпусе. Но сегодня суббота, а по субботам она в основном работает. Готовит в столовой на Манхэттене.

– Ты видела ее вчера вечером?

– Нет. – Это была правда. Она видела ее три минуты назад. В очереди за сыром. Но об этом сержант не спрашивал. Сестре Го полегчало. Она хотя бы не врала «оптом», как выражалась ее мать. А кроме того, разве он узнает? Она поймала себя на надежде, что узнает. Тогда ему, скорее всего, придется вернуться, и они увидятся еще, и еще, и еще. «Я буду врать, – думала она, – только чтобы прижаться к этому сильному плечу, и увидеть его улыбку, и услышать, как он шутит своим тяжелым красивым голосом, как в тот первый день в церкви». Тут она почувствовала, как в горле поднимается желчь. «Ну что я сочиняю, – с горечью подумала она. – Когда все закончится, он исчезнет. Может, я когда-нибудь и увижу его в “Реттигене”, за пересмешками с приятелями, пока собираю их бутылки с тротуара». Эта мысль ее сокрушила.

Катоха заметил, как вытянулось ее лицо, но не знал почему.

– Мы еще вернемся и поговорим с ней, – сказал он.

Она улыбнулась – в этот раз печально, неподдельно – и почувствовала, как ее сердце ухнуло вниз, когда произнесла те слова, что всякий раз зажигали свет в сердце у него.

– Тогда возвращайся. Поскорей, если придется.

Катоха заставил себя привести чувства в порядок. Он бы их захлопнул и запер, если б мог. Он же на работе. Погибли люди. Надо извещать семьи. Общаться со следователями. Заполнять бумаги. Этим делом будут перекидываться по всему семьдесят шестому участку, пока оно кому-нибудь не надоест. Лучшее, что он от него получит, уже стояло перед ним – самая роскошная и добрая женщина, какую он только видел. Он глубоко вздохнул, изобразил слабую улыбку, потом бросил взгляд на очередь к двери в подвал, где его дожидались коллеги.

– Нам лучше вернуться, а то про нас подумают, что мы ушли в китайский ресторан.

Он повернулся к двери, но она тронула его за руку, остановила.

– Ты уверен, что Сосиска упал в гавань? – спросила она.

– Не очень, – признался он. – Нельзя быть уверенным, пока не увидишь тело.

Она последовала за ним по пандусу. Он собрал остальных трех офицеров, и полицейские молча направились на выход.

* * *

Когда копы уехали, сестра Го обернулась к вздохнувшим с облегчением сырополучателям, которые теперь рассыпались на группки, забыв об очереди. Они даже не смотрели на сыр, лежавший ровными штабелями на столе под охраной Нанетт. Теперь все собрались вокруг сестры Го.

– Я же вроде просила постоять за меня, – сказала она Нанетт.

– Не до того, – огрызнулась та. – Что сказал коп?

Сестра Го оглядела уставившихся на нее соседей: Доминика, Бам-Бам, мисс Изи, Хоакина, Нанетт и остальных – по меньшей мере пятнадцать человек. Большинство из них она знала всю свою жизнь. Они смотрели на нее особым взглядом – взглядом жилпроектов: с грустью, подозрительностью, усталостью, мудростью, шедшей от того, что в мире, полном страданий, их жизнь полна особых страданий. Четверо из их числа вычеркнуты – пропали, изменились навсегда, и неважно, мертвы они или нет. И это только начало. Сейчас здесь наркотики – большие наркотики, героин. Его уже ничто не остановит. Теперь они это знали. Скамейку Димса под флагштоком займет кто-нибудь другой. Здесь ничего не изменится. Жизнь в Козе потащится дальше, как всегда. Работаешь, вкалываешь, отбиваешься от крыс, мышей, тараканов, муравьев, жилищников, копов, грабителей, а теперь – наркодилеров. Живешь в разочаровании и мучениях, слишком жарко летом и слишком холодно зимой, выживаешь в квартирах с дешевыми плитами, которые не греют, и туалетами, которые не смывают, и свинцовой краской, которая осыпается хлопьями со стен и травит твоих детей, живешь в ужасных мрачных коробках, построенных для итальянцев, прибывших в Америку работать в доках, где не осталось катеров, кораблей, танкеров, мечты, денег и возможностей, как только заявились цветные и латиносы. И во всех бедах Нью-Йорк винит тебя. А кого винить тебе? Ты сам решил поселиться здесь, в этом суровом городе с суровыми людьми, в финансовой столице мира, в краю возможностей для белого человека и тундре угасших грез и пустых обещаний для любого, кому хватит глупости поверить шумихе. Сестра Го смотрела на кружок своих соседей и в этот миг увидела в них то, чего никогда не видела раньше: они крошки, мелочи, сахарная пудра на печенье, невидимые разбросанные точки на жаровне обещаний, изредка возникающие на бродвейских сценах или в бейсбольных командах со слоганами вроде «Надо верить», когда на самом деле во что тут верить, кроме того, что один цветной – хорошо, два – уже двадцать, а три – закрывай лавочку и туши свет; все в Коз-Хаусес жили нью-йоркской мечтой, глядя на статую Свободы – гигантское медное напоминание, что этот город – перемалывающая фабрика, измельчавшая мечты бедняка хуже любого хлопкозавода или поля сахарного тростника на Юге. А теперь пришел героин, чтобы снова сделать из их детей рабов – рабов бесполезного белого порошка.

Она оглядела их, друзей своей жизни, смотревших на нее. А ведь они видят то, что увидела она, поняла сестра Го. Она прочла это по их лицам. Им никогда не победить. Игра подстроена. Злодеи одержат победу. Герои погибнут. В следующие дни их будет угнетать, как мать Шапки рыдает над гробом сына. На следующей неделе или, может, в следующем месяце ее место займет какая-нибудь другая мать, выплакивая скорбь. А потом еще одна. Они тоже видели будущее, понимала сестра Го. Все это будет продолжаться вечно. Как же все мрачно.

Но тут она подумала, что время от времени появляется проблеск надежды. Всего точка на горизонте, щелчок по носу великана, отправляющий его кувырком в нокаут, – что-то, что скажет: «Знаешь,