Дав некоторое время для продвижения полков, я переходил со своего НП на НП одного из командиров полков, действующего на основном направлении. Я предупреждал командира полка по телефону или рации, что ему пора переходить на новый НП, а сам переходил на его. Так было все время при наступлении на Финкенвальде и Альтдам.

Дивизию в то время поддерживал всей своей артиллерией командир артиллерийской дивизии генерал H. A. Зернов. Я видел, что ему, как артиллеристу, не были по душе частые смены наблюдательных пунктов. Он считал, что так часто переносить НП дивизии нельзя, и однажды даже пригрозил, что откажется поддерживать нашу дивизию. Я старался доказать ему, что нельзя давать возможность противнику закрепляться на новом рубеже. Кроме того, я постоянно требовал от Зернова не жалеть снарядов, которые он расходовал очень экономно, для поддержки наступления полков.

Наконец населенные пункты Альтдам, Хонендорф и Финкенвальде были нами захвачены. Целыми колоннами по железнодорожному мосту через Одер немцы удирали в Штеттин. И тут вся артиллерия Зернова, экономившая снаряды при нашем наступлении, всеми своими артбригадами открыла по удирающим такой массированный огонь, какой мне редко приходилось видеть и слышать.

Как же зол я был на Зернова! Он экономил снаряды, уверяя меня в ограниченном их количестве, когда они нам были очень нужны для успешного наступления, а теперь расходовал не жалея. Не берусь судить, кто из нас был прав.

Выйдя на восточный берег Одера, южнее Штеттина, дивизия расположилась в складках местности, укрывшись от наблюдения противника, и по приказу командующего занялась подготовкой передового батальона 1071-го стрелкового полка к форсированию реки. Нашей целью был захват дамбы на западном берегу Одера у населенного пункта Лунов. Ширина поймы реки в этом месте более 700 м при глубине от 30 до 70 см. Мы понимали, что при таких условиях форсирование Одера представляло собой огромную трудность. По мелководью переправочные средства до основного русла реки нужно было тащить на себе на виду у противника, под его прицельным огнем. Я относился крайне отрицательно к решению начальства форсировать устье Одера, так как это грозило огромными потерями личного состава дивизии. Но на войне рассуждать не полагается, получил задачу — выполняй. С командиром корпуса генералом Сиязовым и начальником штаба дивизии полковником Новиковым мы скрепя сердце вынуждены были полученную задачу выполнять и готовить передовой батальон по всем правилам.

17 апреля передовой батальон приступил к форсированию реки, вернее ее поймы. С первых же шагов стало ясно, что нас постигнет неудача и на наших глазах произойдет трагедия, равной которой еще не было. Чтобы все-таки предотвратить бессмысленные потери, я, на свой страх и риск, отказался от дальнейшего форсирования и просил командующего армией дать дивизии другой участок, южнее, где пойма не была столь широкой.

Докладывая командующему армией, я ожидал бурю негодования, но, к моему удивлению, генерал Белов спокойно выслушал все мои доводы и отменил свое решение. Теперь мы должны были форсировать Одер в 6 км юго-западнее города Цеден, где поймы не было. Дивизия передислоцировалась на новое место и 20 апреля почти без потерь форсировала Одер, а затем сосредоточилась в лесу южнее Нойенхаген.

В последующем дивизия повела наступление на город Эберсвальде, прикрывая боевые порядки 61-й армии на подступах к городу от ожидаемых контратак противника. Уничтожив противостоящие части, дивизия подошла к Эберсвальде, довольно большому городу, окруженному хвойными и лиственными лесами.

Чтобы надежнее управлять боем, я решил совместить свой НП с НП одного из командиров полков, который действовал на основном направлении нашего наступления.

Для того чтобы попасть на НП командира полка, надо было пересечь одну из широких просек недалеко от железной дороги. Пересекая ее на своей машине, я заметил в нескольких сотнях метров от нас артиллерийское орудие противника. В этот же момент грянул выстрел, но снаряд, к счастью, пролетел сзади машины, не причинив никому вреда. Проехав просеку, я тут же по рации передал командиру роты автоматчиков местонахождение этого орудия и приказал, не медля ни минуты, захватить его и обслуживающих это орудие. Вскоре все было сделано.

Во второй половине дня Эберсвальде был окружен частями дивизии и захвачен. Были освобождены сотни пленных французов, поляков и людей других национальностей.

Всю ночь до утра следующего дня шли бои за противоположный берег канала Гогенцоллерн. Мой НП находился в небольшом домишке недалеко от канала. Всю ночь с 24 на 25 апреля город освещался авиационными ракетами, авиация бомбила его так остервенело, что приходилось удивляться: откуда у немцев к концу войны появилась такая авиация? У меня, правда, закралось подозрение насчет того, кто мог так здорово бомбить город. Нашим частям, к счастью, не досталось от бомбежек, так как они находились у самого канала, а кое-кто уже успел переправиться на другой берег, но несколько лошадей из обозов полков погибли. На следующее утро я приказал разведчикам разыскать парашюты осветительных ракет и доставить их мне. На парашютах были наклейки с русскими и украинскими фамилиями: «Заряжал такой-то». Я тут же послал эти наклейки с одним из офицеров к командующему 61-й армией с просьбой выяснить, кто бомбил Эберсвальде накануне ночью. Через несколько часов генерал-полковник Белов сообщил мне, что город бомбил соседний с нами 2-й Белорусский фронт. Они не знали, что Эберсвальде занят нашими войсками. Вот так иногда происходит, когда нет связи с соседями и «свой своего не познаша».

В апреле я получил телеграмму Военного совета армии с поздравлением в связи с присвоением мне звания Герой Советского Союза. Поздно вечером меня вызвали на КП командующего армией, где генерал Белов вручил мне Золотую Звезду. После короткого ужина, на котором присутствовал весь генералитет штаба армии и командир нашего корпуса Сиязов, я срочно выехал к себе в дивизию.

Сопротивление противника в боях за Либенвальде было очень ожесточенным. Преодолев его, дивизия повела наступление на г. Альтруппин. Мы обходили Берлин с севера, сопротивление немцев еще более усиливалось, но и наш нажим на противника возрастал. Обе стороны дрались с нарастающей энергией: гитлеровцы — со злобой и остервенением взбесившихся зверей, понимая, что им приходит конец, а наши бойцы — с надеждой, что еще одно последнее усилие — и войне конец. Создавалось впечатление, что никто не думал об опасности. Перед нами стояла одна-единственная цель — добить зверя в его же берлоге.

Дивизия, тесня врага, все ближе и ближе подходила к Альтруппину. Недостатка ни в артиллерии, ни в танках мы не испытывали. Дивизия шла в голове боевых порядков армии. Но местность, на которой нам приходилось действовать, была довольно сложной для наступления. Дело в том, что справа и слева от Альтруппина находились озера длиной до 12 км, довольно широкие и, очевидно, глубокие, форсировать которые можно было только на переправочных средствах. Непосредственно западнее и чуть южнее Альтруппина, совсем рядом с ним, находился довольно большой город и железнодорожный узел Нойруппин. Его и Альтруппин соединял единственный мост, по которому дивизия могла продвигаться далее на запад к реке Эльба. Каждый шаг нашего продвижения к мосту требовал титанических усилий, был связан с людскими потерями, но продвигаться было необходимо, чтобы окружить берлинскую группировку войск противника. Чтобы свести потери до минимума, я решил преодолевать сопротивление неприятеля, уничтожая его огнем артиллерии.