– Внимание! Внимание!..

Герр гауптман возник внезапно, словно соткавшись из горячего недвижного воздуха. Июньское солнце блеснуло в стеклышке монокля.

– Объявляю порядок дальнейших действий. Рота повзводно отправляется для получения сухого пайка. Все, что вам дадут, должно быть уложено в ранцы. Прикасаться к сухому пайку без особого приказа запрещено. Каждому следует набрать полную флягу воды, кроме того командиры взводов получат по две пустые канистры. Воду расходовать крайне экономно…

И только тогда по рядам прокатился легкий, едва уловимый шепот.

Поняли!

* * *

Обер-фельдфебель нашел его возле одного из грузовиков. Взвод выстроен, небогатое имущество погружено, но команды еще не было. Ждали, некоторые даже решились закурить. Когда появился Столб, никто не повернул головы. Был Столб, да весь вышел. В Трансильвании своих столбов хватает.

– Лонжа! Ко мне!..

Подошел, но обычным шагом, не строевым. И докладывать согласно уставу не стал. Приложил руку к пилотке.

– Здравствуйте!

Герр обер-фельдфебель невозмутимо кивнул, словно не ожидая иного.

– Соблюдаем тр-р-радицию? Рекр-р-рут, сданный не в свой ср-р-рок, обязан кур-р-ражиться. Не возр-р-ражаю. Пр-р-режнее начальство начинаешь ценить лишь после встр-р-речи с новым. Если, конечно, останется вр-р-ремя…

Помолчал и добавил без всякого «р-р-р»:

– Мой вам совет, Лонжа. Не убегайте, а постарайтесь попасть в другую часть. Где фронт, там бестолковщина, может получиться. И держитесь всегда в середине.

Он ответил честно – лгать отчаянно не хотелось:

– Спасибо! Только не выйдет, чтобы в середине.

Лонжа ждал, что ему возразят, но гора промолчала.

* * *

Когда грузовик, наконец, зарычал и тронулся с места, Лонжа привычно осмотрелся. С этого он и начинал – в камере, в бараке, в палатке. И вот новая сцена, очередная перемена декораций: кузов под тентом, деревянные скамьи рядами, люди плечом к плечу. Он так и не узнал о них ничего, запомнил только клички. В «кацете» и в армейской палатке разговор по душам – неимоверная редкость. Тот курил в кино, этот с шуцманом повздорил. Рядом с ним – Ганс Штимме, первый, кто его встретил в лагерном бараке, «V Интернационал». А он так ничего и не узнал о парне. И не потому, что не хотелось. Каждый шел по своему пути в одиночку, никому не доверяя, ни с кем не советуясь. И он, не Пауль и не Рихтер, точно такой же, не лучше и не хуже.

Был Ад, и Чистилище было. Что впереди?

И все-таки он сделал еще один шаг! Несмотря ни на что, вопреки всему!..

Низкий гул мотора стих, сменившись звенящей тишиной. Чистое небо, горячее солнце, белые птичьи крылья…

* * *

– Гитлера лучше не свергать, куманёк, – молвил Шут, будучи в прескверном настроении. – Считал я так и этак, а выходит одно: вреда выйдет больше. Внутренний хаос и внешняя интервенция. Бесноватый – вроде гнойника, оперативное вмешательство чревато. Противно, неудобно, но лучше перетерпеть. А если лечить, то исключительно терапевтически.

Король не удивился, его друг порой впадал в пессимизм. Не слишком часто, но регулярно.

– Боятся, что Гитлер для начала подомнет под себя Европу, а потом и весь мир. А надо не бояться, а действовать. Вторая кредитная линия – не самая глупая выдумка.

– Бесноватый подобреет? – не утерпел Король. – Заключенным в лагерях увеличат пайку?

Шут поморщился.

– Не увеличат, куманёк. Но кредит – целевой. Деньги «Шрёдер, Рокфеллер и К» шли на Вермахт и Люфтваффе, это и было опасно. Франц I, твой августейший родич, поставил условие: только конкретные гражданские объекты, причем в строительстве и реконструкции должны участвовать его фирмы. Почему, понятно, хочет побыстрее вернуть деньги. Но и Гитлер не в убытке. У него грандиозные планы, одно строительство Нового Берлина чего стоит! В смысле – сколько. А в Европе он получил все, что хотел, разве что Данциг… Так отдать ему Данциг, он все равно ничей![41] И пусть строит свою Триумфальную арку в триста метров высоты. Режим уже начинает загнивать, с каждым годом немцев все труднее поднять на большую войну. Через несколько лет Бесноватого уберут свои же, с минимальными издержками. Гнойник усохнет, и тогда можно будет снова помечтать.

– Нет, не усохнет, – возразил Король. – И Данцигом все не кончится, дурачина, не надейся. Гитлер сам по себе – Большая война. А дальше, как ты и обещал: внутренний хаос и внешняя интервенция. Мечтать нужно сейчас, мечтать – и действовать. Но тебя не уговариваю, можешь отказаться. Попробую как-нибудь сам.

Шут достал бубенчик, подбросил, поймал. Не услыхав звона, крайне удивился и повторил попытку. Тщетно!

– Не считается, – решил он, пряча бубенчик в карман, – завтра новый куплю… «Как-нибудь сам» не выйдет, наш обед, он из двух блюд. Одно не нравится: наверняка кто-то предаст, причем из своих – и в самую последнюю минуту. Законы жанра, куманёк. Предадут не меня – тебя. И, между прочим, из лучших побуждений.

Наклонился вперед и проговорил вполголоса:

– Живые герои никому не нужны, они уже свое сделали. И вообще, с героями трудно, советов не слушают. Нужна светлая память о них, она будет вдохновлять новых. Понимаешь, твое королевское высочество?

– Понимаю, – улыбнулся Король. – Но я никакой не герой. Это успокаивает.

* * *

Все случилось так быстро, что Лонжа обернулся, лишь когда закричали, отчаянно, из последних сил. Поглядел – и ничего не понял. Опушка, ровный строй старых мрачных елей – и толпа, считай, весь первый взвод. Наклонились над кем-то одним, то ли на ноги поставить хотят, то ли хуже дело.

И снова крик – гвоздем в уши, такой, что и в «кацете» не услышишь.

– Убьют парня, – негромко проговорил стоявший рядом Штимме.

Подумал и добавил:

– Но я бы тоже за ним побежал. Только бить не стал.

И лишь тогда Лонжа понял. От железнодорожной насыпи до опушки всего метров тридцать. Еловый лес – не сосновый, укроет быстро.

На маленькой станции ждали уже больше часа. Грузовики уехали, рота выстроилась возле железнодорожного полотна. Вначале разрешили курить, затем – сесть на землю. Почти идиллия, если бы не полуденное солнце. И пить разрешено только по приказу, не больше одного глотка в час. Взводные на ногах, все примечают.