Впрочем, я ее и не виню за такое желание.

Ирма в нашем доме с самого моего детства. Практичеки, я вырос на ее руках. Она жизнь провела в нашем поместье. После уже к себе забрал.

Могла за дочь не простить.

Но, блядь, даже это мы пережили. Как-то, но пережили. По сути, есть совсем немного людей, которые в доме с самого моего рождения.

Они все же как часть семьи. Жизнь протекает вместе с ними, пусть даже часто они остаются почти незримы и неслышимы. А все равно. Они наш дом часто считают своим больше, чем собственный, который семья обычно выделяет им в оплату.

Потому я и вернул Ирму. И приставил ее к Мари. Ей могу доверять. Даже после той отвратной истории с ее дочерью! Сейчас в доме должны быть только проверенные годами люди. Особенно сейчас!

Но, если после взрыва и того, что Ирма услышала, а она наверняка услышала, отец орал так, что его мог услышать даже глухой мертвец на кладбище в десяти километрах отсюда, вполне могу понять, что она не захочет оказываться меж двух огней. И решит уйти.

— Не тяни. Говори, — протираю лицо ладонью.

Блядь.

Я что? Старею?

Как-то непонятно бросает то в холод, то в жар.

— Попрощаться хочешь?

— Да, господин, — кивает, впиваясь слишком смело в глаза взглядом.

— Хочу. Попрощаться. Пришло время. Вот, видно, в последний раз на вас смотрю. Хочу запомнить. Именно таким. Я ведь… Я ведь вас еще маленьким помню. Вы были мне почти как сын. Семья…

— Давай без ненужной лирики, Ирма. И если ты хочешь оправдаться, то тоже не нужно. Завтра получишь рассчет. И не волнуйся. Я включу в него все компенсации за то, что довелось пережить. На всю жизнь тебе хватит. Хорошую жизнь, Ирма. Богатую.

— Вы…

Снова заламывает руки. Отводит глаза. И опять впивается в меня жадным взглядом.

Черт!

Может, это простая бабья сентиментальность! Но, в конце концов, ее никто не гонит!

Только почему мне ее странный взгляд напоминает тех самых стервятников из пустыни?

— Я всегда относилась к вам и к вашей семье, как к родным, Бадрид!

Черт! Да что такое?

Пытаюсь махнуть рукой, чтоб показать ей, что может быть свободна.

Но движение не дается. Рука движется, как в замедленной съемке. Через силу!

И вспышки какие-то странные перед глазами! Лицо Ирмы расплывается, как в кривом зеркале. Становится раздутым и уродливым!

— Я знаю, как важны традиции. Не только для вашей семьи! Для всех нас! Моя дочь перешагнула черту. Она должна была понимать, что, как говорилось в старом фильме, сокол и ласточка не летают в одном небе! Она была не для вас. Я не осуждала ее. Жалела за глупость и дурную наивность. И вас никогда не осуждала за то, как вы поступили. По сути, вы с ней обошлись еще благородно!

— Оставим это, Ирма. Мы давно все обсудили. Зачем вытаскивать наружу старую боль?

Черт! Челюсти сводит. Мой голос звучит, как из трубы, а я слышу его будто со стороны!

— Старую боль? О, нет! Это для вас она старая! А для меня… Для меня она никогда не проходила! Она каждый миг. Каждую секунду кровоточит! И все сильнее! И я никогда бы не мстила, Бадрид. Но после того, что услышала! Вы! Женились на этой! На выкупе! Значит, ради нее, смогли попрать все традиции! Только чем моя дочурка тогда была хуже? Моя маленькая девочка… Она погибла! Из-за вас! А ведь она вполне могла родить вам наследника! Раз выходит, что традиции для вас ничего не значат!

— Ирма…

— Речь ведь не о деньгах, Бадрид. И не о положении! Она любила вас! Любила так слепо! Она могла бы жить!

— Ирма!

Да что за черт!

Почему я должен выслушивать эти бредни?

Дочь Ирмы любила деньги, до которых была жаднее старого ростовщика! И какого черта у меня так сводит челюсть?

— Моя девочка умерла, Бадрид. И ты. Ты будешь умирать медленно. Яд сначала парализует конечности. После охватывает все тело. Не скоро он доберется до легких! Уже сейчас ноги тебя не послушаются. Ты не можешь подняться с кресла! А я буду рядом. Буду смотреть. Как ты корчишься. Смотреть, каким ты можешь быть беспомощным. Могучий Бадрид Багиров!

Твою мать! Что за бред?!

Но я пытаюсь подняться и с ужасом понимаю, что ни хрена не выходит!

Ноги и правда не слушают! Да нет! Их как будто у меня и не существует!

— И корчится ты будешь внутри! Сгорать в адском огне! Потому что твоя Мари и твой наследник чувствуют сейчас то же самое! Да, Бадрид! Мари выпила этот чай с ядом ровно за несколько минут перед тобой! Я специально распахну дверь. Чтобы ты успел перед смертью услышать, как она будет хрипеть. Как судорожно будет вдыхать возхдух, который не попадет в парализованные ядом легкие! Я успею насладиться этим зрелищем сполна! И плевать, даже если меня за это четвертуют! Если бы ты только не женился на этой… Вышвырнул ее так же, как мою дочь… А сейчас… Получай свою расплату! Расплату за все, Бадрид!

— Ты совсем с катушек слетела!

Рявкаю, не узнавая собственного голоса.

Даже на эти несколько слов усилий приходится прилагать больше, чем когда проходил пустыню!

Каждый звук растягивается. Гремит в ушах, будто в трубу шиплю. Отбивается обратно. Стучит молотками прямо по вискам. Кажется, будто в голову проникает!

— Мари!

Одна. Паническая. Дикая, до лихорадочной дрожи мысль пронзает всего насквозь!

Блядь.

Если она там… Чувствует то же самое…

— Я надеюсь, про Мари ты сказала, чтобы ударить меня побольнее!

Шиплю сквозь зубы, которые никак не желают разомкнуться.

Вскакиваю с кресла, но тело ни на миллиметр от него не отлипает.

А Ирма падает на стул у стены.

Начинает истерически хохотать, так же жадно впиваясь глазами в мое лицо. И правда. Будто вобрать. Сожрать мое бессилие и мою смерть хочет!

Не на того, мать ее, напала! Сумасшедшая баба!

— Я же тебя придушу, — шиплю, снова и снова пытаясь подняться.

Отталкиваюсь изо всех сил руками от столешницы.

Хриплю в ярости.

Блядь.

Я хуже не умеющего ходить ребенка!

— Придуши, Бадрид. Придуши! Вот она я. В трех шагах. Или мне подойти ближе? Могу. Как угодно. Как прикажете, господин! Могу подойти и даже шею подставить! А ручки-то справятся?

Рычу в ответ, чувствуя, как крошатся сцепленные зубы. Издаю какой-то глухой звериный рык.

Блядь!

Там же Мари!