— Ты что? — удивился он.

Она ударила его с другой стороны.

— Я тебе как дам сейчас еще раз…

— Врешь ты, Ксенька, что они в грехе живут, быть не может, — говорили утром бабы у пекарни, — она его вчера так хлестала! Видно, уж давно обвенчаны, не год и не два.

— Мало еще ему! — сказала Татьяна.

«Будет знать, как баловаться!» — подумал Егор.

— Тятенька, что к завтраку велите приготовить? — подбежала Катюша. — А как работу, будем ли седне начинать? Забой-то сохнет.

* * *

За сопкой из ущелья, как из трубы, несся дым на утихшую реку сплошными клубами. Солнца не было видно, только огненное пятнышко в небе, как пятачок.

Егор, Гуран и Сашка отправились в поход по приискам своей республики. По слухам, почти по всей реке теперь стояли шалаши и палатки.

Вода спа?ла, и целые деревья висели высоко в ветвях тайги. Там же остались коряги, рассохи. Весь лес в полосах пены. А на возвышенностях опять обгорелая сопка, болота, белый багульник, пойменный лес в свежей зелени, но среди разграбленной, разбитой наводнением природы вид его печальный. А на сухой высокой сопке опять все горит. У высокого тополя белеет балаган.

— Егору Кондратьевичу! Почтение! — старатели в шляпах и платках и в длинных рубахах оставляли лотки.

— Кто же лес зажег?

— Не мы. Христом-богом, не мы…

Чем выше поднимались по реке, тем меньше было старателей. Начались почти безлюдные места. Весь лес переломан наводнением, а пески чисты, все промыто — и леса и острова. Трава, как скошенная, огромными сплошными копнами на целые версты лежит на островах.

А в горах бушует пожар, и никто нигде не признавался и не мог объяснить, отчего горит лес. Кто-то же поджег его?

Наутро Егор, Гуран и Сашка опять взмахивали шестами и забирались все выше, все ближе к снегам. Воздух стал чище, а солнце все еще без лучей, словно блин или крышка от медной кастрюли катится по сопкам.

Ломило ноги и руки.

«Будет дождь!» — подумал Егор.

Ночью началась гроза. Ночевали у страшных чудовищ на берегу, и молния озаряла их белые голые тела.

Утром небо очистилось и пожары утихли. Прошли самый большой кривун, перетащили лодку через завалы, видели лед на берегу, голубые и зеленые козырьки — остатки наледей. Целые уступы волнистого льда виднелись в ущелье.

— Ложись! — крикнул Егор.

— О-е-ха! — воскликнул Сашка и припал ничком.

Лодку стало сносить.

— Кто?

— Человек целился, — сказал Егор.

Подняли головы, загнали лодку в залив, взяли оружие и вышли на берег.

— Меня тут стреляют уже не в первый раз…

* * *

Когда Егор вернулся, собрав десятину с дальних приисков, дела как посыпались на него.

— Надо запрет на вход на прииск для каторжных! — говорил Силин.

Пришел китаец, помогавший Ксеньке в пекарне.

— Моя раньше работай на пароходе! — сказал он Егору. — На тот год моя хочу открыть ресторан. Можно японский ресторан. Привезу японская мадама.

— Что такое ресторан? — спросил Силин.

— Харчевка! — объяснил Камбала.

— Андрюшка опять спиртом торгует, — доложил Гаврюшка.

— Пусть живет, — сказал Силин.

— Че пусть живет? — рассердился Сашка. — Я бы его выгнал.

— Видишь, как он весело играет.

— Мало ли кто играет…

— Еще приехал японец, — сказал Гаврюшка, — у него русских денег нет. Есть иностранное серебро… Как ценить, какой курс? Черт знает! Он привез японские шелка. Хочет открыть магазин. Пускать ли его? Такие шелка, такой красоты, что все сойдут с ума!

Очкастый приехал за хлебом, а потом зашел в контору. Егор сидел там в одиночестве и шил сапоги.

— Я скажу, что я очень рад, что вас выбрали президентом! Егор Кондратьевич! Выбрали лучшего! Конечно, правда! Но, Егор Кондратьевич, постройка пекарни — умное дело, иначе что бы люди делали в такое бедствие! Но что-то я еще хочу вам сказать.

Егор любил шить сапоги, умел шить и любил слушать кого-нибудь в это время.

— Президент должен быть на высоте человеческого понимания. Но есть люди, которые не понимают вашего благородства. И это несправедливо.

— А ты хлеб взял?

— Да… Но у меня к вам есть вопрос. Народ встревожен.

— Чем?

— Люди говорят, что ваша Катя была замужем до брака с Василием.

— Нет, не была — ответил Егор.

— Вы, Егор Кондратьевич, очень смело поступаете. Как можно? Молодые у вас все лето живут невенчаны, и разговоры об этом идут по всем приискам. Все говорят, что свадьбу вы не хотите справлять, не верите в бога, упрекают вас в безнравственности и в богохульстве.

— В Сибири есть места, — ответил Егор, — где живут невенчаны по два-три года. Потом приедет поп и сразу совершит все обряды.

— Другое дело… — Очкастый при каждой фразе клонил голову к плечу.

— Бывает, поп болен, то пьет, то торгует, то сам у богатых, уедет верст за шестьсот и гуляет по неделям…

— То в Сибири!

— И у нас бывало на Каме.

— Но я вам скажу, ваше степенство, что ее отец пил… А вам нужно здоровое потомство. Я вам желаю добра. И, бог знает, здорова ли она сама, такая чахлая! И еще… Народ очень возмущается. Ее отец продал свой участок. А это несправедливо.

— Я с него взыскать не могу, — ответил Егор.

— А есть закон у нас же! Вы сами установили… Участки не продавать.

— Да, есть закон. Но наказывать его не буду!

— Почему? Видишь, как ты выгораживаешь своих! Так они и обманывают вас, ваше степенство. А вы своим спускаете…

— Как же у дегтя стоять, да в дегте не вымазаться? — шутливо отвечал Егор и воткнул шило в кожу.

Толстяка ждал старовер-лодочник. Мешок с хлебом положили на возвышение, на досках посреди лодки и закрыли ватными куртками.

— С сыном Егора невенчанная живет, — сказал толстяк, когда веслами заработали.

— Какая женщина?

— Катька!

— Да она жена.

— Невенчана…

— Пусть живут.

— Это безнравственно. Грех. Если бы он не был президентом, не стоял бы во главе у нас, тогда можно бы не обращать внимания. Он и десятину себе берет, а делится, говорят, со своими.

… Таня и Катерина укладывали рубашки Егора и белье. Сашка вычистил ему ружье. Василий наточил кинжал.

— Куда ты собрался, Копдратич? — спросил Ломов.