Многие старатели уезжали с прииска. Рьяные золотишники подымались по ключам в горы, искали новые места.

Вода начала сносить шалаши, срывала крыши из корья с новеньких затопленных изб. Течение грозно шумело в затопленном лесу, как тайфун. Над горами шли тучи.

А на холме, среди вырубленного леса, недоступные бурной горной воде, стояли бревенчатые строения, и казалось, что здесь светлей, что вот-вот проступит солнце. К крыльцу пекарни теперь подъезжали со всех приисков на лодках.

Река понесла массу плавникового леса, валеги, коряги, выворачивала с корнями и вымывала кустарник, временами по ней несся сплошной слой игл с массой ветвей и сбитых листьев.

Васька приехал на лодке с охоты и сказал отцу, что в него стреляли. Пуля пролетела мимо.

— Кто? — вскочил Сашка.

Казалось, он ждал чего-то подобного.

— Завтра река начнет падать, — сказал Егор. — Я поеду вверх, погляжу, что там…

— Теперь везде на сотню верст стоят балаганы и прииски, — говорил Вася. — Скоро все начнут возвращаться, если вода спадет. А заметно, там сильный пожар был. Лес кругом выгорел.

Вечером у Егора собралось много народу. Федор Барабанов еще до наводнения привез ящики со стеклом. Теперь стекло вставлено в окошечках «резиденции».

Алексей Корягин, по прозвищу «Студент», был сегодня в ударе. Его темная шапка красивых взбитых волос, казалось, стала еще выше.

— Надо свергнуть царя, отдать землю пароду, — воодушевленно говорил он.

Егор сел с ним рядом.

— Возможно такое устройство жизни, когда все на земле будет принадлежать народу?..

— Это известно! — сказал Егор.

— Откуда же это известно? Нет, это известно лишь приблизительно. Может быть, угадываешь? Твой прииск — это как раз что-то смахивающее на будущее устройство общества.

Он стал объяснять, что великие люди в разных странах искали, думали, какое должно быть устройство жизни.

— Артельное, — сказал Егор. — И отдельное. И так и этак.

— Да! Но твой прииск, даже с оговорками, нельзя принять как форму социализма. Здесь являются силы, которые могут развиться лишь при социалистическом устройстве общества. Это лишь стремление неосознанное, но замеченное в природе человека. А возможна такая же обработка земли, артелью, с применением машин… Социализм не есть выдумка, изобретение, это исконная мечта человечества, теперь — наука.

Егор сам думал о чем-то подобном не раз. Ясно было, что артелью легче все делать. Семья тоже артель. Каждый хочет, чтобы семья была большая. Несколько семей — это уже настоящая артель. Разве мы не артелью подняли целину? Поставили церковь. Но и без артели надо побыть одному, подумать.

— Студент, где ты учился? — спрашивал Барабанов.

— В Петербурге.

— Зачем попал сюда? — спросил Сашка.

— Сам. Решил поехать на прииски и намыть себе золота, чтобы еще учиться.

— Книг много читал? — спросил Камбала.

— Здесь нет. Здесь мне народ вместо книги. Я часто замечаю, что люди своим умом доходят до того же, до чего и великие ученые.

— Ты бунтовал? — спрашивал Сашка.

— Нет. Я учился и никогда не бунтовал. Вы меня взбунтовали… Я только вспомнил, что читал. Теперь я буду сам социалистом.

— Если нас разгонят, то тебе мало не будет!

— Ты у нас царев ослушник, — сказал Спиридон.

Все засмеялись.

— У нас все можно говорить. Мы царя любим, молимся за него, поэтому тебя слушать не боимся, — сказал Силин. — Давай еще рассказывай! О великих людях!

— А как у тебя Павка? — спросила подружку Таня.

— Хороший! Васька вылитый! — Она прильнула к Тане.

— А я плясать скоро не буду, — сказала Таня.

— Тогда сиди и не шевели себя.

Студент продолжал говорить о французской революции.

— Че ты говоришь? — сказал ему Камбала. — Ты сам работать не умеешь, спину гнешь худо, а учишь! Поехал бы работать как кули?

— Он новое людям говорит! — заступился Сплин.

— Че новое? Это еще до рождения Христова у нас было общество и артель. Общая земля. Отобрали все у богатых! И сейчас так делают… А че он? Не знает ничего!

Сашка плюнул и ушел. Женщины, сидевшие в углу тихой кучкой, чуть слышно запели грустную песню.

Василий услыхал еще слабый, но уже выводивший всех в силу знакомый голос.

Федосеич достал бутылку водки и пригубил.

— Красивый ты, Васька! — сказал он вдруг. — Надо бы тебя во флот. Таких берут. Шкипер на корабль возьмет в любое государство… Таких белых, русых, здоровых любят на кораблях. Флот плавает по всему свету, и везде видят, какой у них в государстве красивый народ. Вот, мол, у нас! А придешь к ним в порт, там крючки, мелкота, черные как вороны, каркают по-всякому, менялы зазывают кто куда может, людей сманивают с конвертов на пароходы. Или бывают черны волосом, тоже красивые, с таким отливом. Это итальянцы. А потом все смешается, и не знаешь, кого били и кто тебя, все государства.

— Зачем дерутся?

— Да все из-за того же!

Дуня вышла из угла и приподняла над шалью плечи в сборчатой кофте.

— Круши! — сказал Спирька, только что испытавший вкус матросовой бутылки.

Хор грянул плясовую, Тимоха защелкал ложками и прошелся, раздвигая круг.

— Помнишь, как Ванька Бердышов, тварь, тигр, все тебя выбирал? «Эх, Дуня, ягода моя, пошто любишь ты Ивана?» Под энту же песню.

— Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява, — грянул хор.

Тимоха бил дробь, как бывалый лошкарь, и слегка пританцовывал. Дуня поплыла.

— Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява! — повторила она.

— Гуляй, пока потоп! Вода спадет, кроме работы, ничего не увидим! — кричал Тимоха.

— Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява! — словно молотами бил хор в перебой голосов.

— О-го-го-го-го-го-го! — басили мужики.

— Ух-хо-хо-хо-хо-хо-хо… — подхватывали парни.

— И-ии-их! — взвизгнула Ксенька.

— Эх, Дуня, ягода моя, за что ты любишь Ивана… — повторял хор.

— А я за то люблю Ивана, голова его кудрява… — в голос разухабисто орали молодые бабы.

Студент вспомнил, как он говорил сегодня с Дуней о будущей свободе и равноправии женщин. Сейчас он чувствовал себя слабым среди этого вдруг забушевавшего моря человеческой страсти.

И это были те же люди, которых он часто видел, они рыли и рыли свою мокрую землю.

«Они готовы… Готов ли я? Не прав ли Камбала? Может быть, они все больше меня знают?» — что-то кольнуло его неприятно. Дверь распахнулась, и вдруг грянула гармонь во всю растяжку. С копной кудрявых волос сияющий спиртонос — Андрюшка Городилов. Сейчас даже Егор почувствовал себя на миг побежденным. «Без спиртоносов и спирта ни один прииск еще не жил!» Он уже это знал. Сейчас не гнать же его…