В Тамбовке заехала к матери, взяла Шарика — отцовскую охотничью собаку, оставила двоих младших ребятишек и вольной девкой почувствовала себя. Войдя в острова, она уверенно брела среди путаницы множества проток. Кроме гольдов, редко кто мог тут разобраться. Дуня помнила, как еще девчонкой впервые попала сюда.

Найдя большую протоку, о которой рассказывал ей Илья, она достигла озера. Перегнала плот с двумя гребями из бревен, которые ворочали две семейские бабенки в кичках. Рулил старик. Везли стог сена и двух лошадей. Посреди озера торговый баркас стоял на якоре. Знакомый кривоногий приказчик с большими ушами смотрел на одинокую женщину в лодке. Солнце клонилось и просвечивало его большие уши, они были как красные лопухи или осенние березовые листья. Встретилась лодка с тремя личностями, которые что-то прокричали.

Чувствуя, что прииск недалеко, Дуня остановилась на мысу, умылась, причесалась, достала чистый платок и белую кофточку и поела вишни, открыв калифорнийскую банку своим охотничьим ножом.

За мысом виднелась крыша какого-то строения. Пришел человек с усами и чубом, торчавшим из-под шляпы.

— К отцу или к мужу? — спросил он.

— К мужу! — ответила польщенная Дуня.

— До чего женское сословие нынче становится отчаянное! — удивился Гаврюшка, заметив в лодке двуствольное ружье.

— Много проезжает женщин?

— И с мужьями и одни едут к мужьям. Как способится в хозяйстве — так и едет мыть.

Шарик зарычал, как только чужой человек приблизился к лодке. Дуня встала и выбросила наполовину недоеденную банку дорогого компота в воду. Доедать при чужом неприятно, приглашать его к еде — неприлично.

— Собака хорошая! — сказал Гаврюшка, настороженно оглядываясь, не скрывается ли где-нибудь в траве еще кто-то, кому принадлежит и это ружье, и все умело сложенное охотничье снаряжение.

— Как же, это дворняга! Лучшая порода! И тятя мой здесь же на прииске, — сказала Дуня. — А муж-то Бормотов Илья.

— Вы простите нас, пожалуйста. Мы тут при въезде… Да дозвольте, я сам вас подыму до прииска.

— Да что вам беспокоиться! Я выгребу сама!

— Да я дорогу знаю короткую!

Гаврюшка уже слыхал про Илью, что он — зять знаменитого «Лосиной смерти».

— Утку охота бы подбить, — сказала она.

Дуня перебралась на нос и взяла ружье.

Гаврюшка сел на корму и взял шест. Тупоносый Шарик, смесь гольдской лайки с умной крестьянской дворнягой, залег на дне лодки между ним и хозяйкой. Иногда он открывал глаза и настороженно поглядывал на Гаврюшку хитрыми собачьими глазами.

— Ваши-то тихие старатели! Их и не слышно. Все сидят под землей и стараются. А есть буйные.

Гаврюшка, не щадя сил, показывал шестом чудеса, как фокусник, то падая, казалось, с ним вместе в сильном рывке, то толкаясь чуть заметно, как бы шутя, а лодка в это время неслась.

На исходе дня он вошел в какую-то таинственную протоку. Шли под сенью ветвей.

Шарик встал на передние лапы и зевнул.

— Ну? — спросил Гаврюшка.

Шарик затявкал на него, но туг же стал обивать лапами глаза от накинувшейся мошки.

— Вы чуть не опоздали, — сказал Гаврюшка. — Вода уже стала грязной. Скоро начнется наводнение и так понесет, что сюда не попадешь.

Протока расступилась, и открылся прииск. Дуне показалось, что на обоих берегах стоят деревни.

Какой-то человек в проходившей лодке скинул с себя сапоги и рубахи и кинулся в реку. Около Дуниной руки, державшей весло, вынырнула под бортом голова.

— Ныряльщик! Испугал меня… Лезь живей! Остудишься в такой воде!

Остальные люди в лодке, незнакомые, непохожие друг на друга, чужие и неприятные Дуне.

Разливая лужи воды, Илья ловко перекинулся через борт. Шарик заскулил и завилял, уступая место, потом фыркнул несколько раз.

— Я ждал тебя! — сказал Илья.

— Ах ты боже мой!

С лодки ему перекинули сапоги и одежду. Он взял шест из рук Гаврюшки, тот простился и перескочил в чужую лодку.

Дуня с любопытством поглядывала на промывочные устройства. Мимо плыли срубы шахт, ворота, колодцы и входы в штольни. Миновали несколько новеньких изб.

— А кто же еще из твоих дружков здесь?

— А ты зна-аешь, Васька женился! — воскликнул Илья.

— Как? — испуганно спросила Дуня.

— Живет с женой… Потеха! Не венчан… И хоть бы што!

— Какая же это потеха! Что же Егор смотрит? — пылко ответила Дуня.

— А кто с ним сладит! Он еще тот год с ней водился, я думал, просто так… Ждут попа.

— Тот год! — печально молвила Дуня и задумалась.

— Девчонка еще на вид, маленькая, а верткая…

«Как же так можно? Жить без венца? — подумала Дуня. — Разве можно нарушать закон? Разве так просто? Так каждый захочет…»

Она смутно чувствовала и свою вину во всем этом.

«Что за девчонка? „Верткая“…»

— Вот и приехали! Тут и отец! Все теперь вместе. А мыли порознь.

— Ты че невеселая? — спросил дочь Спирька. — Меня тут, знаешь, все упрекают, что я достиг славы, а что толку, мол, если миллион пролетел мимо.

Илья ухмыльнулся, лежа на брюхе и с силой, как в кузнице из мехов, раздувая костер, так что пламя рванулось из него языками.

— А мне не надо миллиона! Ты че прокисла? Радуйся…

— Я грохоток новый привезла!

Утром Дуня положила грохоток на бутарку и сама стала мыть, стоя в ледяной воде в охотничьих сапогах. Руки стыли. К вечеру вода стала теплей, а через день еще теплей. Бутарку приходилось отодвигать, вся масса старателей поползла вверх по берегу со множеством своих инструментов. Многие в эти дни приходили смотреть, как моет жена Ильи. Что Авдотья знала дело, сразу было заметно.

По Силинскому берегу шли Катя с Васей. Катерина ступала осторожно и плавно, словно танцуя.

Василий кивнул Дуняше. Катя вежливо поклонилась. Илья остановил их и разговорился. Дуня взошла на пески и протянула Кате руку по-городскому. Катя слегка коснулась пальцами и потрясла ее ладонь.

«Какая она красивая!» — с завистью подумала Катя.

В ночь нашла большая вода. Затопило штольни. В шахтах еще вчера не успевали откачивать воду.

— Поехали к Егору! — сказал Спирька.

Все погрузили в лодку и переехали на Кузнецовскую сторону. У Егора был затоплен разрез, и он с семьей перебрался в свою новую избу на холме подле амбара, пекарни и конторы. Федосеич и Сашка переселились сюда же на время наводнения. В этой же избе поселился и Спирька.

Васькин шалаш, где он жил с женой, стоял высоко на отроге горы, и молодые каждый вечер уходили туда. Илья и Дуня расчистили себе место и поставили палатку.