не просто войной. Это была Азия. Как в фильмах, которые я смотрел в детстве. Экзотика. Особенно для ребенка из долины Огайо, который не знал ничего, кроме славян, венгров да поляков, работающих в угольных шахтах, на заводах, в копоти и черноте, пьющих много дешевого пива. Они приходили домой пьяными, избивали членов семьи. Просыпались с болью во всем теле. И они, и их семьи. С бодуна. Суставы болят – от подъема, погрузки, поворота, копания, пихания, толкания, измельчения, держания, переноски, насыпания, раскалывания, рытья. От того, что ты мужчина. Дома – деревянные каркасы с черепицей из смоляной бумаги, построенные на холме.

Там были красивые девушки. Но не такие, каких мы видели в кино. Если бы у нас были деньги, чтобы сводить их куда-нибудь, куда бы мы их, черт возьми, сводили? На пиво в Доме ветеранов или в бар на углу. Нет. На заднее сиденье машины, где все пытались преодолеть тесноту и страх забеременеть. Отрыжка с привкусом пива и дешевого виски. Отец отвел меня к шлюхе, когда мне было тринадцать. Может, двенадцать. Я был взрослым, чтобы справиться, и достаточно молодым, чтобы посчитать ее уродливой. Она была наверху, в баре под названием «У Свата Салливана». Мой отец пил внизу, пока я был наверху. У него было хорошее настроение. Купил выпивку для своих приятелей, чтобы выпить за своего сына, трахающего свою первую шлюху. Но он не мог позволить себе ни шлюху, ни выпивку. Поэтому, когда она спускается со мной, чтобы забрать свою плату, затевается большая ссора.

В армии было легче. Быть морпехом было веселее, чем гражданским. По крайней мере, мы считали, что во Вьетнаме можно стать героем.

Бежать с полным рюкзаком. Двадцать пять килограмм. В боевых ботинках. С М-16. Бежать, преодолевая боль. Бежать, пока не онемеешь. Волдыри лопаются. В подмышках потница. Рюкзак царапает плечи и спину. От винтовки отваливаются руки. И все это так чертовски приятно. Мы были жеребцами. Молодыми жеребцами. Крепче крепкого, жестче жесткого. Мы бежали, бежали, бежали.

Вьетнам был прекрасным. Экзотическим. С красивыми женщинами. Такими же красивыми, как те, которых мы видели на экране в долине Огайо. Мы называли их слоупами, зипперами, гуками и узкоглазыми, покупали их, трахали, насиловали, убивали. Они убивали нас. Но если ты останавливался, переставал в этом участвовать и просто смотрел – можно было заметить красивых женщин. Престон Гриффит помог мне перестать быть тупоголовым морпехом. В дыму войны и ночных убийств он сказал:

– Они люди, Джо. Ты думаешь, что какая-то круглоглазая блондинка будет лучше, чем та женщина, которая у тебя сейчас? Ты тупой урод, Джо. Очнись и посмотри, что у тебя есть.

Ему, Гриффу, нравилась еда. Лемонграсс – вкус Вьетнама. Он курил марихуану, чтобы есть. Опиум – чтобы спать и жить. Улицы были заполнены солдатами, калеками и шлюхами.

– Представляешь, – говорит Престон, сидя в кафе «Гасконь», внутри которого на стене висит фреска с Д’Артаньяном, нарисованная вьетнамцем, вероятно, по картинке из книжки, и попивая café filtre, – представляешь, каково тут без войны, которая все портит. Поехали в Бангкок или Рангун. Нас никогда не найдут.

Конечно, нас бы нашли.

– Война ничего не портит, Грифф, – говорю я, как морпех-жеребец, которым меня научили быть. – Война – это самое веселье. Смерть позволяет взглянуть на жизнь по-новому.

– Ты когда-нибудь был влюблен? – спрашивает Мэгги, ее голос доносится откуда-то издалека. Из настоящего. С пляжа.

Я не отвечаю. Я немного ускоряюсь. Она не отстает.

– Был?

Примерно столько она может вымолвить, тяжело дыша.

– Не считая тебя?

– Ты любишь меня?

Я убегаю. А что мне ей ответить? Конечно. Это очевидно. Без вопросов. Она владеет мной.

– Иди на хрен.

– Мне жаль, – говорит она. Она немного колеблется. Замедляется. А я нет. Я продолжаю бежать. Если она не может держать темп, то и не надо. Я возвращаюсь. Мы с Гриффом сидим в кафе, как пара французов, наблюдающих за жизнью города. Конечно, с оружием. Cafe filtre, багеты.

– А как же Джоуи? – говорит он.

Джо и Джоуи. Мы вместе пошли в морскую пехоту. Мне было шестнадцать. Джоуи было семнадцать. Почти восемнадцать. Мы солгали. Никто не проверил. Он умер. Я остался жить.

– Пошел ты, Грифф.

– Что такое, любитель войны?

– Ты нарываешься.

– Ничего не нарываюсь. Я его не убивал.

– Я ухожу, – говорю я.

– Не уходи, Джо.

– Не говори о Джоуи.

– Почему?

– Он член моей семьи.

– Врешь. Я видел твой послужной список. У тебя нет семьи, Джозеф Броз. Отчасти поэтому ты нам нравишься. Очень сильно нравишься.

– Ты наркоман, Грифф.

– Пойдем к мадам Тьеу. У нее новые девочки. Милые и счастливые девочки из Камбоджи.

– Какого черта кому-то бежать из Камбоджи во Вьетнам?

– Зачем кому-то продавать камбоджийских девушек, когда есть столько вьетнамок? Они не то чтобы заметно отличаются. Не то чтобы у них были светлые круглые глаза. Но разница есть, Джо. Конечно, чтобы отличить, надо быть знатоком.

– Я думал, у тебя есть подружка. Та репортерша.

– Знаешь, я вряд ли когда-нибудь смогу вернуться к западным женщинам. Они требуют. Спорят. Восточные женщины ставят мужчину выше себя – так завещал Конфуций. Западная женщина скажет, что это неправильно. Но если у мужчины есть выбор между женщиной, которая смотрит на него как на господина и повелителя, и женщиной, которая всегда пытается взобраться наверх, чтобы посмотреть на него сверху вниз, то он никогда не выберет вторую. Я рад, что моя сестра родилась в Бостоне и училась в Рэдклиффе, а не родилась в Дананге и не училась у мадам Тьеу. И если ее муж не возражает против того, что она вскакивает, чтобы принять душ сразу после секса, как будто это грязное дело, то это его проблема, а не моя. Да благословит и сохранит их Бог.

– Мы проигрываем, да?

– Да, черт возьми. Мы проигрываем, нахрен. Ты и сам это, нахрен, знаешь. Ты, нахрен, знал это, когда был новичком. И что с этим делать? Пойти и убить еще несколько человек?

– Это моя работа, – говорю я. – Если у тебя есть другая работа, я готов выслушать предложения.

– А война – это хорошая работа, Джо?

– Да, самая лучшая, Грифф.

Он бросает на стол несколько купюр. Официант надеялся на все что угодно, кроме монет и вьетнамских денег. Но он ничего не говорит.

– Пойдем к мадам Тьеу. Новые камбоджийские девчонки. Им больше негде жить. Их дом превратился в воронку от бомбы. Они рады работе. Возьмем по две за раз. Возьмем четырех на всех и будем передавать их друг другу.