Она остановится. Он выйдет из машины с картой в руке. К тому времени, когда она увидит пистолет, он уже будет совсем рядом с ней. Чез, у которого вставал член даже при мысли о ней, распахнет заднюю дверь. Бо затащит ее внутрь.

Она будет жива, когда они закончат. На ее теле не останется никаких видимых повреждений. Но, скорее всего, она долго-долго ни с кем не будет разговаривать.

Когда из проекторной перестали поступать команды, Тедди Броуди встревожился. Он очень ждал, что Бигл скажет хоть что-нибудь о его одностраничной пропаганде. Точнее, он ожидал, что Бигл похвалит его, оценит по достоинству и даст ему возможность сказать: «Пожалуйста, сэр, не могли бы вы прочитать мой синопсис».

Тедди протиснулся между парой мониторов и заглянул в щель между ними. Проекторная была пуста. На мониторах шло видео, но никто не его смотрел. На углу панели управления лежал одинокий листок бумаги, который мог быть, а мог и не быть его текстом. Его сердце ушло в пятки.

Он решил войти в комнату. Он никогда этого не делал, разве что в первый день работы, когда ему устроили экскурсию по «СинéМатт», чтобы показать, как его скромные усилия воплощаются в режиссерской комнате. Если уж на то пошло, он не входил без приглашения ни в одну комнату с шести лет. Или семи. Или восьми. Или пяти. Он заблокировал это воспоминание. Что именно он заблокировал? Когда он положил руку на ручку двери, на него что-то нашло – ужасный страх, который пронизывал его до нутра. Точнее, до самого сфинктера. Он знал, что в тот раз застал родителей за сексом – это не большая редкость для ребенка. Но почему это так его травмировало? Почему на его глаза наворачивались слезы? Это были слезы ярости. Он повернул ручку. Дверь распахнулась на петлях, не издав ни звука. Внутри его никто не ждал – ни видение, ни тиран, ни ярость, ни слезы. Только пустая комната с множеством тихих экранов, с которых в воздух вылетали мерцающие краски и тут же тускнели, не найдя отражающих поверхностей.

Тедди вошел внутрь, в глубине души зная, что поступил правильно. Ведь он всегда был хорошим мальчиком. Слишком хорошим. В этом мире приличие, вежливость, пунктуальность, честность и искреннее уважение не были инструментами для достижения успеха. Он сомневался, что такой мир вообще существовал где-либо и когда-либо. Сейчас силой считалось знание, даже украденное – особенно украденное. Сейчас ты говоришь людям то, что они хотят услышать: не правду – она никому не нужна. Правду можешь рассказывать самому себе, если тебе нравятся кривые и уродливые зеркала. Сейчас украденное место в титрах фильма оценивалось больше, чем его отсутствие, а единственным правилом плагиата была убежденность, что твои адвокаты и бухгалтеры хитрее, чем у того, кого ты решил обокрасть. Черт возьми, ему пора было повзрослеть или уйти. Уйти – не домой, разумеется, – а в какой-нибудь приют для неудачников, вроде университета.

Он подошел к пульту, бесшумно ступая по ковру. Там он увидел свою работу. На ней не было оценки. А он ожидал, что будет. Тупой рефлекс. Он увидел скудные заметки Бигла – названия.

На кухне стояла бутылка игристого вина. Бигл подумал, что заслужил выпить шампанского в свою честь. Он позвонил домой – хотел позвать жену, но ее не было дома. Он вышел в приемную и… там сидела незнакомая женщина. А Китти была такой замечательной, пока не сошла с ума. По крайней мере, он мог бы отпраздновать с ней, и она бы притворялась счастливой, даже если бы он не сказал ей, за что именно они пили. Он мог позвонить Дэвиду Кравицу. В конце концов, Дэвид был единственным в мире человеком, который знал.

Кравиц ответил на звонок.

– Я тут стою с игристым вином в руке. И ты тоже себе налей. Потому что я все придумал, – сказал Бигл.

На другом конце линии Кравиц откинулся назад, закрыл глаза и облегченно вздохнул. В этом и заключался ад работы. Ждать, пока чертовых гениев посетит муза. Этот процесс был непредсказуем и всегда занимало ровно столько времени, сколько требовалось.

– Сейчас открою бутылку, – сказал Кравиц, – и выпью за вас по телефону.

Бигл подождал. Кравиц вернулся, и их бокалы звякнули о телефонные трубки. Пока Кравиц просматривал свой календарь встреч, чтобы узнать, кого придется отменить, чтобы увидеться с Биглом в этот день, или, самое позднее, завтра утром, он вспомнил, что его беспокоит дело с секретаршей.

– Линк, эта Пшишевски, ваша секретарша, она была хороша?

Кравиц подумывал отправить ее в безопасное место, где он мог бы следить за ней, не прибегая к услугам «Юниверсал Секьюрити».

– Она была великолепна.

– Это точно.

– Китти, да. Пока не сошла с ума.

– Что случилось?

– Она попросила меня дать ее дочери роль в моем следующем фильме. Такое меня обычно злит, да и ролей все равно не было. Я так ей и ответил, и она сорвалась.

– Вы бы взяли ее обратно?

– Конечно. С удовольствием. Если бы она была в здравом уме.

– Почему бы вам не вернуть ее? – предложил Кравиц. – Позвоните ей. Скажите ей, что позвонили мне, и я сказал, что RepCo будет представлять ее интересы. Мы назначим ребенку агента. Китти будет счастлива, вы тоже, и все смогут заниматься своими делами.

– Договорились, – сказал Бигл.

Затем они определились со временем встречи.

Чез увидел, что дверь Китти открыта. Он улыбнулся и положил одну руку себе на промежность. Его член набух и запульсировал в предвкушении. Бо, заметивший этот жест, рассмеялся. В одиночку, без Чеза, Бо сделал бы кое-что другое, но страх и боль приносили ему удовольствие.

Китти вышла. Чез тронулся и медленно направил машину в ее сторону. Внутри зазвонил телефон. Агнес взяла трубку.

– Привет, можно Китти?

– Кто это?

– Линк.

– Я думаю, что она не хочет говорить с вами, – грубо и напористо ответила Агнес, изображая то, что она видела в сериалах в прайм-тайм.

– Ну, я надеялся уговорить ее вернуться на работу.

– Очень жаль, – сказала Агнес. – Я не думаю, что она хочет вернуться.

Снаружи Китти направлялась к своей машине, а Чез и Бо подъезжали как раз к тому месту, где, по их мнению, должно было произойти похищение.

– Это Агнес? – спросил Бигл.

– Да.

– Вы знаете RepCo?

Конечно, она знала. Она выросла в Лос-Анджелесе.

– Конечно, знаю, – сказала Агнес.

Бо изобразил озадаченное и беспомощное выражение лица, поднеся к глазам карту.

– Дэйв Кравиц, глава RepCo, – мой хороший друг. Я поговорил с ним о вас,