– Просто интересно…

Она вздохнула.

– Элеанор, я все это уже тебе рассказывала, – резко произнесла она, – жаль, что ты не слушала.

Повисла пауза.

– Мне было двадцать, – спокойно сказала она. – С точки зрения эволюции, для женщины это самый подходящий возраст для деторождения. Все тут же стягивается обратно. Впрочем, у меня даже сейчас свежая, упругая грудь, как у начинающей супермодели.

– Мамочка, пожалуйста! – воскликнула я.

Она захихикала.

– Что ты всполошилась, Элеанор? Я тебя смущаю? Какой ты все-таки странный ребенок. Всегда такой была, такой и осталась. Ты из тех, кого трудно любить. Очень трудно.

Ее смех перешел в приступ долгого, мучительного, надсадного кашля.

– Боже праведный, – сказала она, – я начинаю рассыпаться.

Впервые на моей памяти в ее голосе прозвучали грустные нотки.

– Мамочка, тебе нехорошо? – спросила я.

Она вздохнула и сказала:

– О, я в порядке, Элеанор. Разговор с тобой всегда возвращает меня к жизни.

В ожидании ее нападения, я уставилась в стену, почти физически чувствуя, как она собирает силы для удара.

– А ты все одна? Не с кем поговорить, не с кем поиграть. И во всем виновата только ты. Маленькая, странная, грустная Элеанор. Горе от ума, да? Ты всегда была больно уж умная. Но, тем не менее, в очень многих отношениях ты невероятно, просто беспробудно глупа. Порой не видишь даже того, что у тебя прямо перед носом. А может, не что, а кто…

Она опять зашлась в кашле. Ожидая продолжения, я боялась даже дышать.

– Боже мой, как же я устала говорить. Теперь твоя очередь, Элеанор. Если бы ты хоть что-нибудь знала об этикете, ты бы понимала, что беседа должна течь в двух направлениях, представлять собой этакий вербальный теннис. Ты что, не помнишь, чему я тебя учила? Так что давай, рассказывай, как провела эту неделю.

Я ничего не ответила – не была уверена, что смогу хоть что-то произнести.

– Должна сказать, – продолжала она, – что твое повышение на работе меня немало удивило. Ведь ты, дорогуша, всегда была не лидером, а частью массовки.

Нужно ли ей рассказывать, что я на больничном? В последнее время мне удавалось избегать разговоров о работе, но теперь она сама затронула эту тему. Ей уже известно, что я не хожу на работу, или нет? Если известно, то, может, это ловушка? Я попыталась соображать на ходу, но, если честно, мне это всегда давалось с большим трудом. Слишком медленно, Элеанор… и слишком поздно.

– Мамочка, я… немного приболела и на работу пока не хожу. Взяла больничный.

Послышался глубокий протяжный вздох. Мои слова ее поразили? Обеспокоили? Снова вырвался вздох и устремился по линии мне в ухо, быстрый и тяжелый.

– Так-то лучше, – с облегчением сказала она, – какого дьявола жевать табак, если можно курить восхитительные, божественные сигареты «Собрание»?

Она еще раз глубоко затянулась и вновь заговорила. Голос ее поскучнел еще больше – если такое вообще было возможно.

– Послушай, у меня мало времени, поэтому давай покороче. Что с тобой такого случилось, что ты отлыниваешь от работы? Что-то серьезное? Угрожающее жизни? Смертельное?

– У меня клиническая депрессия, мамочка, – одним духом выпалила я.

– Чушь! – фыркнула она. – Ерунда! Ничего такого не существует.

Я подумала о том, что говорил Рэймонд и мой врач, сколько доброты и понимания проявил ко мне Боб. Он сказал, что его сестра годами страдала от депрессии. А я и понятия не имела.

– Мамочка, – сказала я дерзко, насколько отважилась, – у меня клиническая депрессия. Со мной проводит сеансы психотерапевт, мы с ней разбираемся, что произошло со мной в детстве и…

– НЕТ! – завопила она настолько громко и неожиданно, что я невольно отшатнулась.

Когда она вновь заговорила, ее голос звучал тихо – опасно тихо.

– А теперь слушай меня, Элеанор. Ты ни при каких обстоятельствах не будешь обсуждать свое детство с кем бы то ни было, и особенно с так называемыми «психотерапевтами», поняла? Слышишь меня? Не смей этого делать. Предупреждаю тебя, Элеанор, если ты встанешь на этот путь, знаешь, что с тобой будет? Знаешь, что я с тобой сделаю? Я…

Тишина.

Как всегда, мамочка меня пугала. Вот только в этот раз, впервые в жизни, она и сама казалась напуганной.

Прошло несколько недель, и сеансы с Марией Темпл стали естественной и неотъемлемой частью моей повседневной жизни. Несмотря на ветер, было приятно выйти из дома, так что я предпочла пройтись пешком, а не ехать в автобусе, и насладиться остатками солнечного света и тепла. На улице было полно людей, которые решили поступить так же. Ощущать себя частью толпы было приятно, и я находила тихое удовольствие в мимолетном контакте с окружающими. Я бросила двадцатипенсовую монетку в бумажный стаканчик мужчины, сидевшего на тротуаре с очень симпатичной собакой. Потом купила в булочной «Греггз» пончик со сливочной помадкой и на ходу его съела. Улыбнулась на редкость уродливому младенцу, грозившему мне своим кулачком из аляповатой коляски. Замечать детали было здорово. Все эти крохотные кусочки жизни собирались вместе и помогали тебе почувствовать, что ты тоже частичка человечества, не без пользы занимающая свое место, каким бы крохотным оно ни было. Я размышляла об этом, дожидаясь, пока переключится светофор. В этот момент кто-то дотронулся до моего плеча. Я подпрыгнула.

– Элеанор?

Это была Лаура. Выглядела она, как всегда, как куколка. В последний раз я видела ее на поминках Самми.

– Ой, привет, – сказала я. – Как твои дела? Прости, что мне не удалось поговорить с тобой на похоронах твоего отца.

Она засмеялась.

– Не переживай, Элеанор, Рэй объяснил мне, что в тот день ты была немного под мухой.

Мои щеки вспыхнули, и я опустила глаза на тротуар. Кажется, в тот день я выпила довольно много водки. Лаура легонько хлопнула меня по руке.

– Не глупи, поминки для того и существуют, чтобы немного выпить и поболтать! – сказала она с улыбкой.

Я пожала плечами, по-прежнему не поднимая взгляд.

– Красивая прическа, – радостно отметила она.

Я кивнула, подняла голову и посмотрела в ее подведенные карандашом глаза.

– На самом деле, немало людей высказали такое же мнение, – ответила я, чувствуя себя немного увереннее, – что подталкивает меня к выводу, что ты выполнила свою работу прекрасно.

– Приятно слышать! Ты можешь когда угодно забежать в салон – я всегда найду для тебя окошко. Ты была так добра к моему отцу.

– Это он был ко мне добр, – ответила я, – тебе очень с ним повезло.