– Смотри-ка, дошло, – прокомментировал Вал.

Шас выдал горькую гримасу, но смолчал.

Это была дача. Нет, не особняк вроде того, в каком обитал Арсений Игнатьевич, а именно дача. Старая, деревянная, добротная. Дом стоял в окружении высоченных елей и… в общем, тут только вывески с фосфоресцирующей надписью «логово» не хватало.

Тот факт, что на первом этаже горит свет, меня не удивил. Я с самого начала чувствовала, что у моих похитителей есть подельники. А вот окружающий дачу забор, наоборот, ошарашил – бетон с колючей проволокой, если зрение не подвело.

– Без фокусов, – рыкнул Вал, глуша мотор. Он остановил машину метрах в десяти, собственно, там, где кончалась подъездная дорога.

Я утерлась рукавом халата, глухо всхлипнула и кивнула. Все верно, если я и начну делать глупости, то лишь тогда, когда в них появится хоть какой-то смысл.

– Выходи, – это уже Шас раскомандовался.

Опять утерлась, послушно открыла дверь.

– Подожди!

Не знаю, совесть в дерганом взыграла или все-таки жалость, но прогуляться по холодной мокрой земле босиком мне не позволили. Впрочем, я все равно попыталась – до одури не хотелось позволять этой твари прикасаться. А уж брать на руки тем более.

– Крис… – Рык в голосе оборотня смешался с нотками сожаления. – Крис, тихо.

И я опять послушалась, и опять утерла проступившие слезы. Потом глянула на рукав халата, оценила мнимую белизну и утерлась опять. Кажется, я красавица. Из числа тех, что на свинофермах обитают. Ну и ладно.

Дверь дома распахнулась раньше, чем Шас и Вал шагнули на крыльцо. В ярко освещенном проеме нарисовалась женская фигура. Лица я не видела, но уже знала – это мать Шаса, та самая, которая на Вальтеза работает.

– Почему так долго? – спросила женщина ровно.

– Ждали, пока с инкубом накувыркается, – буркнул Вал.

Возможно, я должна была смутиться, а я… я о приоткрытом окне и визитке «Вжик и Ко» вспомнила. Черт, оказывается, у звукоизоляции есть еще один плюс. Ведь если бы я почувствовала зов в момент близости с Глебом… парой оборотней на этой земле стало бы меньше.

Женщина на реплику не среагировала, просто отступила, пропуская внутрь.

Едва миновали порог, меня поставили на ноги и подтолкнули в спину. Я не сопротивлялась и дороги не спрашивала, молча двинулась к единственной открытой двери, чтобы сразу же оказаться в просторной дачной гостиной.

Мебель была старой – да, именно старой, а не старинной. Люстра под абажуром, круглый стол, покрытый бархатной скатертью, пара диванов и кресло-качалка в углу. В другом, противоположном углу, притулилась русская печка с керамическими изразцами. Интерьер напоминал съемочную площадку фильма о богеме советского периода. Но соль не в этом, соль в другом – в комнате находились еще четверо. Все мужчины и, судя по небрежному виду и всклокоченным волосам, тоже из оборотней.

Я удостоилась двух пренебрежительных взглядов, одной невероятно похабной ухмылки и одного равнодушного пожатия плечами.

Последний – тот, который плечами пожимал, – был старше. Он сидел за столом, перед распахнутым ноутбуком. Едва закончил рассматривать пленницу, сказал в монитор:

– Привезли.

– Покажи, – донеслось из динамиков.

– Смысл?

Собеседник оборотня хмыкнул, ответил с заметной ленцой:

– Хочу взглянуть на свою девочку.

Свою… кого?

– Ну ладно.

Оборотень повернулся ко мне и… нет, он не сказал, он поманил пальцем.

Где-то на грани сознания зазвонил тревожный колокольчик, а я прикусила язык. Шла молча, но маску покорности не надевала. Впрочем, толку от этой маски? За слезами ее все равно не видно. Равно как и гордости.

Я не дошла буквально пары шагов. Оборотень просто развернул ноут, демонстрируя окошко видеосвязи. С экрана глядел потрясающий, прям-таки умопомрачительный блондин.

Черты лица правильные, ровные. Нос тонкий, губы узкие, почти бесцветные. Волосы ухоженные, длинные, струятся по плечам. А глаза… ну у людей таких пронзительно-синих глаз точно не бывает. Зуб даю!

– Видно? – вопросил оборотень.

– Видно, – отозвался блондин. Одарил меня теплой улыбкой, сказал не скрывая удовольствия: – Отмоем, причешем, переоденем, и будет… вполне себе миленькая девочка. Но я все равно ожидал большего.

Хорошо, что очарования не было, иначе оно бы не просто спало – разбилось вдребезги.

– Надеюсь, вы ее не повредили?

– И даже не поцарапали, – отозвался Вал.

Блондин эту реплику словно не заметил.

– Личных вещей при ней нет?

– Ничего нет, – буркнул Шас. – В халате вышла.

– Отлично, – откидываясь на спинку кресла и закладывая руки за голову, сказал синеглазый. Он по-прежнему глядел на меня, а я… я стояла и радовалась, что поток слез никак не иссякнет – за слезами не только гордости, за ними ничего не видно. – А то зная Глеба…

– Что? – тут же напрягся тот, кого я определила как старшего.

– Ну, в ее мобильном точно жучок, – протянул блондин. – Где-нибудь в подкладках сумочек, в каблуках, ну и дальше по списку… Так, стоп. Она в туфлях?

– Босиком, – ответил Вал.

– Тогда какого дьявола она стоит на холодном полу?!

От этого вопля даже я вздрогнула, не то что оборотни.

– Сядь, – скомандовал старший, указывая на пустующий диван.

Я громко всхлипнула и… все. Запас прочности кончился.

– Да успокойте вы ее! – рыкнул синеглазый.

– Катрин! – тут же позвал Вал. – Катрин, принеси что-нибудь от нервов!

На диван меня усадили силой, успокоительное тоже не добровольно пила. Блондин, наблюдавший за этим делом, заметно морщился, остальные откровенно кривились. А я выла в голос и искренне радовалась тому, что истерика… она странная какая-то.

Да, ору. Да, слезы ручьем (и не только слезы). Но голова ясная, а разум уперся и уступать место эмоциям не желает. Держится, зараза, всеми лапами. Уверенно анализирует происходящее.

– Дура, – сказала напоследок Катрин. – Шон такой же инкуб. Ты ничего не теряешь.

Сама дура! И… и не только дура.

– Ладно, поплачет и успокоится, – рыкнул кто-то. – Потом память подчистят, и все.

– Подчистим, – раздался голос из динамиков. – Но к приезду курьера девочка должна быть в порядке. Я не хочу бодаться с таможней.

Шон? Такой же инкуб?.. Это один из высших, да? Как противный Тью Вон?

– Все сделаем, – заверил старший. – Шас, разберись.

О да! Очень умно! Поручать успокаивать меня тому, кто принес столько бед. Да меня от одного имени мутит.