Причем артиллерия шведской армии, которая при короле Густаве Адольфе II являлась образцовой по своей материальной части, организации и тактике применения, при Карле XII фактически превратилась во вспомогательное средство вооруженной борьбы, предназначенное для решения узких тактических задач. С одной стороны, король Карл прекрасно понимал принципы использования артиллерии и при необходимости применял ее массированно, но делалось это за счет изъятия артиллерии у пехотных частей, вопреки накопленному опыту и общепринятой военной практике. Король Густав Адольф в ходе Тридцатилетней войны придал артиллерию пехотным полкам и бригадам, что явилось передовым организационным решением, увеличившим боевой потенциал шведской пехоты. Напротив, король Карл сосредоточил всю артиллерию в армейском артиллерийском полку, лишь изредка придавая ее временным войсковым оперативно-тактическим группам для решения отдельных боевых задач. Хотя это и повысило гибкость применения артиллерии, но ограничило возможности и огневую мощь пехотных частей. Кроме того, общее количество артиллерии в шведской армии оставалось небольшим, не более 30–40 орудий всех калибров, в связи со стремлением командования поддерживать маневренность (мобильность и подвижность) войск на высоком уровне. Король Карл принес огневую мощь в жертву быстроте передвижения и тактике ближнего боя.

Соответственно, русская тактическая доктрина, во-первых, требовала использовать против шведов огневую мощь артиллерии и залпового ружейного огня, чтобы расстроить боевой порядок противника и лишить его возможности использовать тактику ближнего боя, а во-вторых, собственное построение прикрывать и обеспечивать полевыми фортификационными сооружениями. При необходимости вести бой в поле пехотные батальоны строились в четыре линии повзводно, с пикинерами в центре и мушкетерами на обоих флангах, и также повзводно вели огонь по так называемому «прусскому образцу», чтобы с наибольшей результативностью использовать свою огневую мощь. Согласно «Учреждению к бою», солдатам требовалось вести огонь либо всем батальоном – залп производили три задние шеренги, так как в первой шеренге через одного стояли пикинеры и мушкетеры с примкнутыми штыками-багинетами, прикрывавшие подразделение от штыковой или кавалерийской атаки, либо шеренгами повзводно (опять-таки, за исключением первой шеренги), так называемыми «плутонгами» («плутонгом» именовалась четвертая часть батальона, соответствовавшая по численности роте, так что поочередный огонь скоординированно вели три группы по три взвода, расположенные друг рядом с другом в шеренгах, а в целом получалось, что стрелял весь батальон). Вести огонь плутонгами считалось надежнее, поскольку достигалась лучшая синхронность стрельбы и сохранялась высокая управляемость огнем со стороны офицеров: «Другой манир есть плутонгами, который лучше и безопаснейший есть от конфузии, и сего маниру держаться и людей обучать, неже первому»[520]. Соответственно, при боевой подготовке основное внимание уделялось обучению солдат методам и приемам ведения огневого боя в строю, а также развитию навыков прицельной стрельбы.

Для еще большего увеличения огневой мощи пехотного строя каждому пехотному полку придавались две-три полковые трехфунтовые иди двухфунтовые пушки, которые располагались непосредственно в боевых порядках пехоты.

В отличие от шведской кавалерии, русские драгуны обучались вести огнестрельный огонь в конном строю, начиная с дистанции 30 метров от противника, с которым требовалось постепенно сближаться рысью. Для увеличения огневой мощи драгунских частей в порядке эксперимента им также придавалась артиллерия, – одна или две полковые пушки, а также «длинные» и «короткие» восемнадцатифунтовые гаубицы с передвигавшейся верхом прислугой, прототип конной артиллерии[521]. Вместе с тем, согласно «Краткому положению…», важнейший драгунский маневр заключался во «вздваивании» шеренг и рядов для удобства стрельбы, когда первая шеренга наклонялась в пояс, вторая подступала вплотную и становилась в промежутки первой, а третья шеренга также подступала и вставала в стремена, после чего первой палила третья шеренга, потом вторая и первая. Когда первая шеренга выстрелила, то, разделившись пополам направо и налево, она спешно разъезжалась и, совершив полукруг, вновь соединялась и вставала последней за третьей шеренгой, успевая на ходу перезарядить оружие. Предлагаемые эволюции производились как при наступлении, так и при отступлении, с различиями в том, задней или передней шеренге требовалось разъезжаться, чтобы объехать передние или задние ряды. Эта вычурная тактика, похожая на цирковые номера позднейшего времени, была трудно реализуемой в условиях реального боя и совершенно неэффективной против стремительно атакующей холодным оружием и в сомкнутом строю шведской кавалерии. По мнению В. Молтусова, хотя в некоторых случаях русская кавалерия и получала указания действовать по образцу шведской, то есть атаковать холодным оружием, но в целом единообразия в вопросе тактического применения кавалерии в русской армии не было, поэтому использование огневого боя оставалось основным принципом еще долгое время после окончания Северной войны, вплоть до принятия кавалерийского Устава в 1755 году[522].

В общем, с точки зрения А. Констама, для успешной реализации оперативного плана шведского командования под Полтавой требовалось соблюдение целого ряда условий, в том числе необходимо было, чтобы русские войска и командование сохраняли пассивность, сами шведы быстро и без больших потерь преодолели две линии русских редутов и прогнали с поля боя стоявшую за редутами русскую кавалерию, а затем под огнем вражеской артиллерии смогли начать штурм русского лагеря так, как это было под Нарвой[523]. В этом плане отразилась убежденность Карла XII и подчиненных ему командующих офицеров в том, что они будут безоговорочно владеть инициативой, а русские войска застынут на своей позиции, пассивно наблюдая за движениями шведов, аналогично развитию ситуации под той же Нарвой, Гродно и Головчином.

По сообщению капитана Джеймса Джеффриса, накануне Полтавской битвы шведское Главное командование было твердо убеждено, что русские не начнут бой до тех пор, пока шведы сами не атакуют их окопы[524]. Как видно, опыт битвы под Лесной не убедил короля в том, что русское командование вполне способно перейти к активным действиям, чтобы овладеть инициативой. Весь план в целом показывает инерционность мышления шведского Главного командования, которое по опыту Нарвы строило свои расчеты на превосходстве шведских солдат и офицеров над противником, внезапности нападения и достижении успеха за счет одного сильного удара.