уже высоко, а над Дальней рощей, на западе, поднималась по-летнему чёрная, клубящаяся и громадная, в полнеба, грозовая туча. Овчарка стояла на том же месте, не двигаясь, лишь поводя мордой от поднимавшейся тучи на Олева и обратно.

Олев вывел послушную малейшему его движению капсулу на стартовую площадку, открыл люк и забрался внутрь.

Он несколько минут просидел, привыкая к старому окружению. Его даже позабавила некоторая нелепость "привыкания к старому", однако он подумал, что, пожалуй, человек, долго пролежавший в госпитале, может, возвратившись домой, потратить несколько минут, чтобы привыкнуть к своим старым тапочкам. Вообще, им овладело лёгкое лихорадочное, почти радостное возбуждение отчасти от очевидной незаконности того, что он делал, отчасти от возможности поднять свою старую капсулу, и он готов был острить даже с самим собой.

Потом он включил двигатели на прогрев, с удовольствием слушая чуть кукольные доклады тестовой автоматики. На новых капсулах автоматика произносила слова совершенно, как профессиональные дикторы, и Олев всегда ощущал при этом смутную неловкость, как будто оказался свидетелем обмана. Здесь всё было по-честному.

Когда стартовые системы отработали, Олев поднял капсулу в воздух. На экране внешнего обзора туча, ещё более чёрная, чем вначале, подбиралась к солнцу, и тень от неё уже накрыла степь до самого горизонта, разделив пятно Дальней рощи примерно поровну на тёмное и светлое. По степи под тучей бежали широкие волны колышущейся травы. Овчарка на краю посадочного поля, должно быть, выла, потому что голова её на напряжённо изогнутой шее, задранная вверх, с вытянутой вперёд разинутой пастью мерно поворачивалась от тучи к капсуле и обратно, но воя за гулом двигателей слышно не было…

Когда Олев вошёл в Канал, у него на мгновение возникло давно забытое щемящее чувство, ему показалось, что его охватила блаженная, белая тишина, полная голосов, и он по старой, со времён Городка, привычке начал с ней говорить, как говорил всегда, и вдруг осознал, что его никто не слышит, и тотчас же вспомнил, что его и некому слышать – его ввели в заблуждение старая капсула и никогда не покидавшая его наивная – идиотская – уверенность, что всё измениться, что не может не измениться.

Кругом стояла глухая, мертвящая тишина. За последние пять лет он уже привык к её присутствию в Канале и всегда, летая на грузовиках, ждал именно её – а сейчас просто по-детски обманулся…

Его охватило отчаянье. Он вдруг отчётливо понял, что надежды нет ни на что, и его "голландец" – это просто самообман, а возможно, действительно следствие его болезни или усталости, его мозг банально не выдержал, такое с пилотами случается сплошь и рядом, и правы те, кто советовал ему лечиться или отдохнуть; Канал мёртв, это теперь пустая кукла, уродливое переплетение слабо и мерзко шевелящихся щупалец, и впереди ничего больше нет.

И не осталось, для чего жить, и навалилась неутолимая усталость.

"Темь и немость…" – всплыло в памяти читанное когда-то и кануло…

И тогда из стенки щупальца появился "голландец". Он завис точно на осевой в полукабельтове от Олева.

Олев не знал, что подумать…

Он просидел, ничего не предпринимая, должно быть, минут пять, и всё это время "голландец" терпеливо ждал. Потом Олев, осторожно тронув капсулу, медленно повёл её на сближение с "голландцем", готовый в любое мгновение включить двигатели на полную мощность, но "голландец" не шевелился.

Олев подошёл вплотную, и автоматика опознала стыковочный узел "голландца". Это была капсула Фалина.

"Фалина?!."

Он дождался, пока автоматика намертво прижмёт капсулу к "голландцу", и, едва сдерживая лихорадочное волнение, перебрался в шлюз…

…Фалин сидел на грубо сколоченном табурете в маленькой, примерно три на три метра, скудно и непонятно чем освещённой комнатке – свет, казалось, в ней просто был. Стены комнатки были неровными, в небрежно и наспех замазанных трещинах, и такой же неровной серой окраски; потолок был дощатым, из нестроганых досок. Где-то вверху негромко ворковали голуби. Напротив Фалина стоял такой же грубо сколоченный табурет…

– Вы?

– Садитесь, – Фалин указал на пустой табурет и, дождавшись пока Олев сядет, сказал: – У нас немного времени. Чтобы было понятней, я здесь вроде дельфина на берегу – дышать может, но, как только кожа высохнет, умрёт. Моя кожа уже подсыхает – вы слишком долго не решались подойти, – и, уловив, видимо, желание Олева что-то объяснить, нетерпеливым жестом остановил его. – Вы хотели что-то спросить?

Олев чуть помедлил, собираясь с мыслями. Он много раз думал, что наверняка сможет узнать у "голландца" всё о Канале, но сейчас вдруг понял, что не знает, что значит это "всё".

– Скажите, те разы тоже были вы? – наконец спросил он.

– Иногда я, – коротко ответил Фалин.

– Почему вы тогда уходили?

– Тогда в разговоре не было смысла.

– А сейчас появился?

– Сейчас появился, – сказал Фалин. – Помните, я говорил о второй возможной процедуре трансформации в "пришлого", назовём это так?

– Вы говорили о взрыве…

– Совершенно верно, о взрыве в момент выхода из Канала, когда капсула только начинает проявляться и затихает хлопок. В этой процедуре есть граничное условие – объект трансформации должен быть Джей-пилотом.

– То есть? – не понял Олев.

– Пилот в "объезженной" им самим капсуле, они вместе – это и есть Джей-пилот, истинный пилот Джей-канала. Именно двое вместе. И любая "обвязка" тогда – не более, чем небольшой камешек в сандалии. "Мягкие" капсулы, в которых сейчас летают, это – эрзацы, они не дополняют пилота, они висят на нём в буквальном смысле мёртвым грузом, как гири на ногах – ни прыгнуть, ни побежать. Вы все эти годы летали на "мягких"…

– А теперь… – Олев начал понимать, к чему клонит Фалин.

– Да. Там, за стенкой, – Фалин показал рукой в сторону переходного шлюза, – "объезженная" вами капсула, и пока вы в ней, вы – Джей-пилот.

– Вы хотите сказать?..

– Да. Сейчас сошлись звёзды. Звёзды, как вы знаете, сходятся редко.

– Но взрыв… – нерешительно сказал Олев. – Только врезаться в бетонку… Даже на "объезженной" автоматика не даст…

– Вы ждёте от меня совета, как вам себя убить? – спокойно спросил Фалин. – Вы ведь даже ещё не решили, будете ли это делать…

– И что там? – Олев качнул головой вверх. Смятение нарастало в его душе.

– Там? Забавно… – едва заметно улыбнулся Фалин. – Почему вы показываете именно вверх? Не вбок, не вниз, не назад? Не внутрь самого себя, наконец? Но я понял… – он помолчал, должно быть, подбирая слова. – Я боюсь, что не сумею сказать, проще бы формулами, но они, скорее, тут всё запутают… Там много работы. Он растёт, его надо достраивать. Мы нащупываем точки