относясь к этому как к простому бабьему делу – родить ребёнка. А не как к какому-то там запредельной тяжести труду, смертельно-героическому подвигу или немыслимому хоррору из разряда упорно нагнетаемых медиа и всем социумом ужасов…

А вот роды у хозяев квартиры, подаривших моей суровой паре краткий приют, вышли, увы, совсем невесёлыми.

В воображении Витиной жены после увиденного невольно сложилась примерно такая картина родов: врываются какие-то люди, несутся в ванную, через пять минут выходят оттуда с ребёнком, а через пару часов они уже в норме и побежали дальше. Безусловно, роскошная, но серьёзно дезориентирующая картинка.

Начавшиеся через месяц роды оказались трудными и длинными: тянулись и тянулись на не самых сильных схватках без внятной динамики. Мы вяло доползли до полного открытия, где и зависли окончательно – плод не опускался. Убрали пузырь, который на данном этапе стал откровенно мешать, после чего честно – и долго – ждали ещё. Потом попробовали поставить капельницу, но ребёнок так и не вошёл в костный таз, будто категорически отказываясь появляться на свет. Типичный диагноз «клинически узкий таз»: функциональное (то есть именно в данных родах) несоответствие головки плода и таза матери.

Роды закончились кесаревым сечением. И большим разочарованием рожеников – и в самом процессе, и в результате. И во мне.

Ребята остались в огромной обиде. Они так долго жили в моей идеологии и рассказах, в моих образах родов как яркого, феерического, праздничного события. И в глазах Витиной жены и самого Вити я разом превратилась в обманщицу, наобещавшую небо в алмазах. Которое в их действительности и восприятии оказалось той самой преисподней, в красках описываемой большинством не умеющих и не желающих учиться рожать. Хотя уж они-то вроде учились!

Я утешала их как могла. Много раз объясняла, повторяя снова и снова, что родовая деятельность вышла слишком слабой и недостаточной для естественных родов. Что итоговое кесарево стало «законным», честным, что их никто не обманул и ребёнок действительно не мог опуститься. Что в некоторых случаях с природой не поборешься и есть вещи сильнее любой воли и любых усилий.

Но ничего не помогало. Те самые издержки профессии, когда на тебя возлагают ответственность даже за то, за что ты отвечать ну никак не можешь.

Через год Витя, будто вдогонку, написал обидные слова: как он на меня злится, как узнал, что их друзья на Бали рожали три дня, и все ждали, и они всё-таки родили самостоятельно.

Конечно, очень хотелось спросить, на каком именно этапе ждали и с какого момента всё это вообще считалось родами. Одно дело, когда люди живут в предвестниках, думая, что рожают и все такие из себя герои – мужественно выдержали аж три дня. Провести же три дня с ребёнком, застрявшим перед входом в костный таз, физически нереально. Нет, в принципе можно, конечно, но в таком случае кто-то умрёт – а то и все.

Но Вите, наверное, представлялось, что так бывает. Взгляд безнадёжно дилетантский, но ни спорить, ни выяснять подробности, ни тем более объяснять всё заново я уже не стала. Зачем, если тебя не хотят слышать?

Понимаю их разочарование и обиду. Но в той ситуации и вправду ничего не могла сделать – слепая природа выбрала для естественного отбора именно их ребёнка. И хвала небесам, что есть медицина, которая его спасла. Потому что теперь на свете живёт ещё один здоровый мальчик, который при обычном ходе событий просто погиб бы там, внутри.

Уверена, что везде оставалась честной – что для меня главное.

И не мне судить, как это видится со стороны.

Глава 48

О рождении из «королевского разреза»

Казалось бы – что делать акушерке на кесаревом сечении (буквальный перевод с латинского caesarea «королевский» и sectio «разрез»)? Рожать не надо: рассекли, вынули, зашили.

Впервые увидела эту операцию вблизи на практике, когда ещё училась. Поразилась скорости и отлаженности действий операционной бригады. Молниеносно накрыли операционную. Минута – сделана анестезия. Минута – облачились в стерильное помывшиеся на операцию доктора. Кивнули друг другу: «Начали!»

Три минуты – ребёнок вынут из тепла и покоя маминого живота. Тут же пересечена пуповина, он передан в руки акушерки, унесён в соседнюю с операционной комнату, и – первое приветствие этого мира – яркая лампа, быстрые руки неонатолога, вставляющие отсос в крошечные ноздри, в ротик. Крик. Ещё бы не кричать…

Минута на осмотр, полминуты на весах, замер роста, объёма головы, тетрациклиновая мазь под веки. Туго запелёнат в одеяло. Лежит, жмурится от никогда не выключающегося яркого света. Сверху греет лампа.

Стою рядом, запоминаю алгоритм действий акушерки, которая в финале легонько, «шутливо» щёлкнула новорождённого мальчишку по носу:

– Ууууу, мужик противный!

Первый контакт ребёнка с реальностью – чистое впечатление, зафиксированное открытым, пока ещё пустым сознанием. Какое ощущение от мира? Чем тебя здесь встретили?

Зачем на кесаревом сечении своя акушерка? Я и сама когда-то, если моя роженица уходила на плановую операцию, думала: пусть лучше сэкономит, к чему я там? Ведь дежурная акушерка может спокойно принять ребёнка.

Но всё чаще женщины просят идти с ними – чтобы не так бояться и кто-то свой был рядом. И особенно важен первый час жизни того, ради кого мы все и собираемся! Можно (а по мне, так обязательно нужно) и при кесаревом сечении создать максимальное подобие золотого часа – такой видится акушерская роль в этой ситуации.

Когда присутствует отец – кладём ребёнка на его голую грудь. Умилительная картина! Не только на мамином животе, но и на папиной груди новорождённый распускается как бутон. Успокаивается, расправляется, чувствует родное, начинает рассматривать мир…

Это формирует пока ещё неосознаваемую картину окружающего, то, с чего включается запись происходящего на его неокортексе. И папы замирают, и все греются друг о друга и в буквальном, и в переносном смысле. Всегда фотографирую эти отцовские золотые минуты – всем приятно потом их видеть.

После того как зашьют маму, минут через сорок, продолжаем так, как будто ребёнок родился естественным образом. И разглядеть друг друга, и к груди приложиться… Всё как в обычных родах.

Когда муж, мужчина, партнёр по каким-либо причинам отсутствует, я беру эту роль на себя и «играю мать», которую должен играть он. Соответствующий навык во мне наработан очень хорошо. На эти несколько десятков минут включаю свои материнские инстинкты, качаю, говорю, разглаживаю ребёнка – и энергией, и словами. Хотя, думаю, слова тут не главное.

Самое важное – первое впечатление от мира. То, чем