— Но возможно, это только его домыслы. Они ничего не доказывают.

— Да, верно, но, по крайней мере, у нас есть новое имя. Вирджил Каупер. Думаю, это кто-то из «Компании южных морей» и он может нам что-нибудь рассказать.

Я достал листок бумаги и записал имя, а потом взялся снова изучать стопки бумаг. Элиасу все это порядком наскучило, и он перешел к изучению стоявших на полках гроссбухов Блотвейта, но обнаружил в них лишь множество ничего не говорящих имен, цифр и дат.

Какое-то время, будучи в приподнятом настроении от находки, мы работали эффективно и молча. Но Элиас был не способен долго хранить молчание.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — сказал он. — Ты бы женился на этой вдовушке, если бы она согласилась выйти за тебя?

Хотя Элиас подтрунивал надо мной, в его голосе звучало что-то необычное — какая-то грусть и одновременно некая радость, словно он был на пороге чего-то нового и необыкновенного.

— Она никогда не выйдет за меня, — сказал я наконец. — Поэтому нет смысла отвечать на твой вопрос.

— Думаю, ты уже на него ответил, — сказал он с нежностью.

Я избавил себя от дальнейших вопросов, наткнувшись на черновик письма, адресованного человеку, чье имя я не мог разобрать. Я бы не обратил на него внимания, если бы не заметил одно имя в середине страницы. «Сарменто ведет себя как сущий идиот, но об этом позже». Это было единственное упоминание клерка моего дяди, которое мне встретилось. Замечание вызвало у меня улыбку, и мне отчего-то стало приятно, что мы сходимся во мнении относительно личности Сарменто.

Мои размышления были прерваны звуком шагов из коридора. Мы бросились раскладывать бумаги по местам и гасить свечи. Наша паника прекратилась, когда мы увидели Бесси, которая вбежала в кабинет, приподняв юбки.

— Мистер Блотвейт проснулся, — задыхаясь сказала она. — Подагра не дает ему спать. Я должна приготовить ему чашку горячего шоколада, а потом он собирается спуститься вниз. Так что давайте мне мои полкроны и убирайтесь.

Я отдал ей монету, а Элиас тем временем загасил оставшиеся свечи. Я только мог надеяться, что пройдет достаточно времени, прежде чем Блотвейт спустится в кабинет, и тот, кто будет зажигать свечи, не заметит, что воск мягкий и теплый.

Бесси в тишине провела нас по лабиринту коридоров к черному входу.

— Не вздумайте снова сюда прийти, — сказала она мне, — если только не захотите чего другого. У меня нет времени заниматься интригами деловых людей. Мне такие вещи ни к чему.

Она сделала реверанс и закрыла дверь, и мы с Элиасом оказались на улице. Был поздний час, и я вынул свой пистолет, чтобы всякий, кто хотел бы напасть на нас, прежде подумал.

— Удачно провели время? — спросил Элиас.

— Думаю, да, — сказал я. — Мы знаем, что Блотвейту известно о фальшивых акциях «Компании южных морей» и что он связывает с этим моего отца. И у нас есть новое имя — Вирджил Каупер. Знаешь, Элиас, у меня такое чувство, что мы хорошо поработали и что сведения, которые мы получили сегодня у Блотвейта, окажутся для нас самыми полезными.

Я не понял, был Элиас со мной не согласен или просто хотел вернуться домой и лечь спать.

Я принял решение посетить здание «Компании южных морей» на следующий день, но сначала я хотел навестить дядю и рассказать ему о своих приключениях вдоме Блотвейта. Я еще не был уверен, хочу ли я ему рассказывать о Сарменто, но мне надоело играть в кошки-мышки. В любом случае я скажу ему, что директор Банка Англии дал ясно понять, что его интересует мое расследование.

Признаюсь, желание повидаться с дядей в немалой степени было вызвано желанием снова увидеть Мириам. Мне было интересно, как скажутся на наших отношениях те двадцать пять фунтов, что я ей одолжил. Такого рода долг мог бы вызвать неловкость, и я был намерен сделать все от меня зависящее, чтобы избежать такой неловкости.

Складывалась забавная ситуация: если бы я больше знал о хорошенькой вдове Аарона, вполне возможно, я бы вернулся в лоно семьи раньше. И хоть я шагал, напевая про себя веселую песенку, я совсем не был уверен в своих намерениях. Вопреки распространенному мнению о вдовах, я не был человеком, который мог посягнуть на добродетель женщины, бывшей мне близкой родственницей и живущей под защитой моего дяди. С другой стороны, что мог предложить такой человек, как я? С моими едва наскребавшимися несколькими сотнями фунтов в год мне было нечего предложить Мириам.

По дороге к дому дяди, когда я вышел на Берри-стрит с Грей-Хаунд-элли, из задумчивости меня вывел внезапно появившийся передо мной нескладный нищий. Это был еврей-тадеско — так мы, иберийские евреи, называли выходцев из Восточной Европы. Он был средних лет, но выглядел вне возраста, как человек, который постоянно недоедает и надрывается от тяжкого труда. Мои читатели могут даже не догадываться, что существуют различные категории евреев, но мы различаемся в зависимости от страны нашего происхождения. Сюда, в Англию, первыми, еще в прошлом веке, прибыли мы, иберийские евреи. До недавнего времени мы превосходили по численности наших сородичей-тадеско. Благодаря возможностям, которые дала Голландия нашим изгнанным предкам, большинство евреев, занимающихся бизнесом и брокерским делом, — выходцы с Иберийского полуострова. Тадеско же часто притесняли и угнетали в странах, откуда они бежали, и они прибывали в Англию, не имея профессии или образования. Поэтому большинство нищих и старьевщиков были выходцами из Восточной Европы. Однако нет правил без исключений: так, есть и богатые тадеско, например Адельман, а среди иберийских евреев немало бедняков.

Должен сразу сказать: у меня не было никаких предубеждений относительно тадеско из-за их другой наружности и другого языка, но люди, подобные этому лоточнику, вызывалиу меня чувство неловкости. Я полагал, что они выставляют нашу расу в неприглядном свете, и стыдился их бедности, невежественности и беспомощности. Этот человек был настолько худ, что кости проступали сквозь серую, пергаментную кожу. Черное, чужеродного покроя платье висело на нем, словно он просто закутался в простыню. У него была длинная борода, как принято у его соотечественников, на голове кипа, из-под которой торчали жидкие кудельки. Он стоял передо мной, глупо улыбаясь, предлагая на ломаном английском купить перочинный ножик, или карандаш, или шнурок, и у меня возникло непреодолимое и странное желание ударить его, стереть с лица земли, чтобы он исчез навсегда. В тот момент я был уверен, что именно подобные люди, чья внешность и поведение отвращают англичан, повинны в том, что другие евреи испытывают трудности в Англии. Если бы не эти шуты, на которых таращат глаза англичане, я не испытал бы такого унижения в клубе сэра Оуэна. Я бы не сталкивался с таким множеством препятствий, мешающих мне узнать, что произошло с отцом. Но я знал, что дело не в этом бедняке, что вовсе не такие, как он, вызывают у англичан ненависть, они лишь служат поводом для ненависти. Он был отверженным, он был странно одет, его речь оскорбляла слух, и он не имел никаких шансов влиться в лондонское общество даже в качестве иностранца. Лоточник вызвал у меня ненависть к самому себе, потому мне и захотелось его ударить. Я это понял, зная, что ненавижу его по причинам, не имеющим к нему никакого отношения. Я поспешил прочь, надеясь, что, как только он скроется из виду, исчезнут и чувства, которые он вызвал в моем сердце.