– А цветных снимков нет? – спросила Руби.

– Есть, они были сделаны несколько лет спустя, после 1936 года, – до тех пор цветная пленка была не особо распространена.

Цветные снимки были красивы, почти сверхреалистичны. Однако и на них туфли виднелись лишь как искристое световое пятно.

У них были маленькие каблучки и изящные ленты, завязывавшиеся на лодыжках. Сделаны эти туфли были так, чтобы как можно больше напоминать туфли для чечетки, учитывая, что на самом деле они предназначались для хождения по канату.

– Ходили слухи, что у нее было очень плохое зрение, – промолвила Абигайль. – Не знаю, правда ли это, но поговаривали, что она даже разработала собственную разновидность шрифта Брайля – что-то вроде цифрового кода, чтобы легче было заучивать движения танца.

Руби смотрела на Абигайль так пристально, что та даже спросила, все ли с девушкой в порядке.

– Да, – ответила Руби, – просто мне очень интересно все это.

– Понимаешь, она пальцами нащупывала цифровой шифр и отрабатывала стандартный чечеточный бой повсюду, где бы ни находилась. Кто знает, так ли было на самом деле или это очередной миф, но правда то, что весь мир для нее был расплывчатым пятном. Хотя я думаю, что эта почти-слепота позволила развиться другим талантам – она могла ощупью передвигаться по канату лучше, чем любой другой, кого я видела или о ком слышала впоследствии.

– А как эти туфли попали в фильм? Режиссера вдохновило выступление на канате?

– Не совсем. Его вдохновила она – Канареечка.

– Тогда почему не она сыграла главную роль?

– Изначально эту роль должна была играть именно она, – сказала Абигайль. – Рассказывают, что как-то вечером режиссер Джордж Катсель пришел с друзьями в цирк, все тогда просто рвались на представление авангардной цирковой труппы – «Цирк де Парадизо». И в тот вечер он увидел то, что поразило его.

Абигайль иллюстрировала свой рассказ движениями рук, они порхали, танцевали, поворачивались.

– Номер начинался так: свет прожектора выхватывал из темноты крошечную фигуру в желтых перьях, сидящую на высоко поднятой трапеции. Потом трапеция начинала раскачиваться туда-сюда, так, что перья одно за другим опадали, кружась в воздухе, и в конце концов открывали саму фигуру, затянутую в желтое трико, усыпанное блестками, – она сверкала, словно зеркальный шар. Трапеция качалась все быстрее и быстрее, потом музыка взвивалась в невероятно высоком аккорде, на секунду свет гас, слышался барабанный бой… а когда прожектор зажигался снова, та же самая крошечная женщина в блестящем костюме уже отбивала чечетку на канате. У зрителей перехватывало дыхание.

– Как она это делала? – спросила Руби.

– Перестук чечетки мог быть просто звуковым эффектом – это легко объяснить, – но высокие каблуки на канате? Никто не знал, как она этого добивалась. Некая иллюзия – вероятно, у туфель, которые она носила при исполнении номера, была плоская подошва, однако сделаны они так, чтобы создавать впечатление, будто у них есть каблуки. Никто никогда не видел их вблизи. Когда она спускалась на землю, на ней уже были обычные чечеточные туфли, но никто не видел, в какой момент она переобувается, – хитрый трюк. Как бы то ни было, – продолжала Абигайль, – великолепный Джордж Катсель, знаменитость и герой киноиндустрии, был ослеплен, поражен этой танцующей чертовкой и ее красотой и настаивал на встрече с маленькой акробаткой. В программе она значилась как Канареечка, и хотя во время выступления ее видели многие, никто за пределами цирка не знал, кто она такая. Как оказалось, это ей и нравилось.

– Она не хотела славы? – спросила Руби.

Абигайль покачала головой.

– Эта девушка любила скрытность. Ей не хотелось выходить на свет, она предпочитала оставаться лишь образом в фантазиях зрителей. Но Джордж Катсель не зря был владыкой киноэкрана, он был подлинным воплощением блеска и очарования, поэтому они встретились и мгновенно влюбились друг в друга – обычное дело для него, но не для нее. Насколько мне известно, она была серьезной девушкой и никогда не воспринимала жизнь легко. Однако она безумно полюбила Катселя. Цирк уехал, а она осталась, завороженная, словно кролик в свете фар – она видела лишь его, мужчину, живущего в свете прожекторов.

– И что случилось потом? – осведомилась Руби. Она была захвачена тем, как Абигайль рассказывала эту историю.

– Никто не знает. Джордж намеревался на ней жениться, она должна была сыграть главную роль в фильме, который он создавал специально для нее. «Кот, поймавший канарейку». Но когда доходило до важных моментов, Канареечка замирала, не в силах играть роль – в конце концов, она была акробаткой, а не актрисой, – поэтому ее заменили на Марго Бардем. Вот только… Канареечка по-прежнему исполняла все трюки и танцы. Просто фильм смонтировали так, чтобы не было видно ее лица. И в титрах, конечно же, ее имя не было указано.

– Это несправедливо, – сказала Руби.

– Как бы то ни было, дальше стало известно об отмене свадьбы.

– Почему?

– Потому что Джордж Катсель женился на Марго Бардем.

– Ужасно несправедливо! – заявила Руби.

– Это шоу-бизнес, – вздохнула Абигайль. – Сегодня ты звезда, а завтра никто. Бедная Селеста.

– Как вы ее назвали? – переспросила Руби.

– Я сказала – бедная Селеста.

– Так Канареечку звали Селестой?

– Да. А почему это имеет для тебя такое значение?

Зажужжал дверной звонок.

– Это посетитель, – сказала Абигайль. – Прошу меня извинить.

Она пошла впустить визитера, и Руби вышла обратно на улицу.

«Значит, музой поэта была акробатка Канареечка, и это она подарила сборник поэзии Джорджу Катселю», – думала Руби, направляясь домой, на Сидрвуд-драйв.

Картина начинала проясняться… но ее края все еще оставались расплывчатыми.

На следующий день в «Алой Пагоде» должна была состояться пышная премьера утраченного фильма с Марго Бардем в главной роли и давно ожидаемый звездный выход актрисы – если, конечно, служба безопасности сумеет предотвратить ее похищение.

Проснувшись утром, Руби обнаружила, что на спинке стула висит какое-то интересное одеяние. Она вслепую выбралась из постели, нашарила свои очки и всмотрелась повнимательнее. Взгляду ее предстал черно-красный комбинезон – очень красивый.

К нему была пришпилена записка.

Примерь это. Если собираешься действовать глупо и опасно, то вполне можешь при этом выглядеть хорошо. Хитч.

Комбинезон сидел идеально и выглядел очень круто, однако Руби гадала, почему Хитч решил, что она должна надеть именно этот костюм?

Она спустилась вниз. Миссис Дигби пожелала ей доброго утра, окинула ее взглядом и промолвила: