Тем не менее жителям большого города никогда не удавалось снова превратить его в маленькую деревушку – да они никогда этого по-настоящему и не хотели. Противоречивые эмоции, о которых говорят цифровые пессимисты, – это эмоции, характерные именно для городского мира: возбуждение, инновации и новые возможности на одной чаше весов – и одиночество, смятение и отчужденность на другой. Задолго до изобретения книгопечатания такие разные художники, как римский поэт Гораций или средневековая японская писательница Мурасаки Сикибу, автор классической “Повести о Гэндзи”, противопоставляли суете столичного города идеал простой, осознанной и осмысленной жизни. Цифровая версия классического греческого пасторального отшельничества или буддистского монастыря, возможно, пошла бы нам всем на пользу. У меня есть друзья, очень активные пользователи Сети, которые регулярно устраивают себе “цифровой шаббат”: раз в неделю все экраны в доме выключаются на целый день. Однако идиллическая античная вилла или укромный монастырь не казались бы такими притягательными, если бы нас не поджидали большой город и Сеть, куда можно в любой момент вернуться.

Все эти вопросы о технологиях служат ярким примером общего конфликта между традицией и новацией, зависимостью и независимостью – конфликта, который входит в число главных парадоксов родительства. Загадка в том, как обеспечить детям разнообразную, стабильную, безопасную среду, необходимую им для взросления, – но при этом не рассчитывать на то, что мы сможем или должны иметь возможность контролировать, какими они вырастут.

Возможно, читателю показалось, будто я советую взрослым просто плыть по течению, признать неизбежность технологических и культурных перемен, происходящих из поколения в поколение, и оставить детей в покое с их смартфонами. Но тут нужно помнить, что эффект храповика зависит от того, что происходит по обе стороны от волны поколенческого сдвига. Новация зависит от традиции. Переход к новым технологиям и культурам был бы невозможен, если бы взрослые не передавали свои открытия, традиции, умения и ценности своим детям, даже если эти взрослые не могут – и не должны – ожидать, что дети просто повторят эти традиции.

В качестве близких ухаживающих взрослых мы даем детям упорядоченную и стабильную среду, именно то, что позволяет им быть разными, непредсказуемыми, спонтанными и беспорядочными. Мы даем им мир, чтобы они могли пересоздать его заново. Мы усердно работаем, чтобы передать детям наши традиции и умения, культурные институции и ценности, чтобы дети имели возможность преобразовать их в институции и ценности, которые будут соответствовать их времени.

Поскольку мои дети знают, как высоко я ценю книги, то они, возможно, будут так же высоко ценить свои светящиеся экраны – и я могу надеяться, с некоторыми оговорками, что книги тоже останутся частью их жизни. Оджи уже знает, что “Там, где живут чудовища” и “Волшебник страны Оз” – это краеугольные камни культуры его бабушки, даже если краеугольные камни его поколения – это симулятор Planes 2 или какая-то пока не идентифицированная цифровая активность. Точно так же традиции еврейского местечка, откуда родом мой дед, запечатлелись в моем сознании, как и в сознании моих братьев и сестер, – пусть хотя бы только в форме огромного количества ужасных еврейских анекдотов и страстной любви к мягкому сыру и слабосоленой красной рыбе.

Одна из задач родителей и особенно бабушек и дедушек состоит в том, чтобы привить детям ощущение непрерывности культурной истории. Жизнь наших детей стала бы более бедной без этого чувства связи с прошлым. Быть родителем, в противоположность родительству, означает быть мостом между прошлым и будущим.

Что я не могу и не должна делать, так это ожидать, что мои дети и их дети в точности воспроизведут мои ценности, традиции и культуру. К худшему это или к лучшему, цифровое поколение будет своим собственным поколением, создающим собственный мир, – и на них, а не на нас, будет лежать ответственность за то, чтобы понять, как жить в этом мире.

Конечно, очень грустно, что наши дети, которые малышами были так близки нам, так интимно связаны с нами, вдруг превращаются в странных и непостижимых пришельцев из технологического будущего. Эту трагедию нужно принять как данность. Но по крайней мере одна мысль внушает надежду: наука утверждает, что у моих внуков не будет того фрагментарного, рассеянного и отчуждающего цифрового опыта, какой был у меня. Для них интернет будет чем-то фундаментальным, вечным, вневременным – столь же незыблемым, как для меня книжка в потрепанной мягкой обложке, выпущенная издательством Penguin, – вершиной письменной цивилизации прошлого столетия.

В этой книге я пыталась нарисовать иную картину отношений между родителями и детьми, непохожую на типичную картину родительства. Забота о детях – базовая, исконная, неизмеримо ценная часть всего человеческого проекта в целом. Но эта забота непохожа на работу ремесленника с его чертежами и точно просчитанными планами, нацеленными на то, чтобы вытесать из ребенка взрослого, обладающего определенными качествами. Ребенка выращивают, а не вытесывают, и выращивать ребенка – это все равно что выращивать сад. И в том, и в другом случае задача заключается в том, чтобы создать питательную, надежную и безопасную среду, в которой могли бы расцветать все цветы, устойчивую, но гибкую экосистему, которая позволяла бы детям самостоятельно развивать в себе множество разнообразных и непредсказуемых взрослых черт. Наконец, воспитание ребенка – это еще и создание уникальных человеческих взаимоотношений, преданной, безусловной любви между конкретным ребенком и конкретным родителем.

Модель родительства предполагает, что вы можете определить, насколько ценной была ваша забота о ребенке, каким-то образом измерив ценность взрослого, которого вам удалось вылепить из этого ребенка. Но вместо того чтобы пытаться сопоставить и сравнить ваш вклад в воспитание ребенка с какими-то другими ценностями, нам следует просто принять тот факт, что отношения между родителями и детьми уникальны. Как выражаются философы, эти отношения обладают сущностной, а не только инструментальной ценностью. Забота о детях хороша и ценна сама по себе, а не потому, что она, возможно, принесет хорошие плоды в будущем.

Если всерьез задуматься о ценностях и моральных аспектах воспитания детей, то начинаешь иначе думать о ценностях и морали в целом. Классические философские подходы к концепции морали не слишком годятся для родителей и детей. Один из важных таких подходов – это утилитаризм Стюарта Милля[257]. Согласно этой философской концепции, нам следует принимать решения, предварительно определив, какое из этих решений приведет к “наибольшему благу для наибольшего числа людей”. Еще одна философская теория, “деонтология” Иммануила Канта[258], гласит, что существуют абсолютные и универсальные моральные принципы, которым мы все должны следовать.

Однако ни одно из этих учений не принимает во внимание всю специфичность морали в отношении заботы о ребенке. Философ Питер Сингер, один из ведущих современных утилитаристов, делает по-своему логичное, хотя и противоречивое утверждение: последовательный утилитарист обязан признать, что растить ребенка с тяжелыми физическими дефектами – и даже просто оставить такого ребенка в живых – совершенно неправильно[259]. Ведь даже если в жизни такого ребенка и будут какие-то радости, то эти радости все равно не перевесят тех трудностей и бед, которые выпадут на долю тех, кто вынужден будет ухаживать за ним. Большинству из нас этот подход кажется просто безумием.