Клавдия, за предусмотрительность не браню, лишь бы без паники. Ну, а еще какие меры ты приняла? — спросил Сундук. Он, когда волновался, говорил нам всем «ты».

— Я снеслась со Связкиным.

— Нашла, с кем…

— Но от него же пошли подозрения и слухи.

— Так что же он сказал тебе о Прохоре?

— Он сказал, что подозрения получили самую широкую огласку и рабочие уже толкуют меж собой…

— Вот, вот, вот! — вознегодовал Сундук. — Широкая огласка, рабочие толкуют… а кто, кто дал огласку делу, кто пошел трепать еще не проверенные слухи, кто пустил в массу обвинения, не подтвержденные еще никаким судом? Кто?..

— Пустили, конечно, меньшевики, — отвечала Клавдия, — но кто бы ни пустил, а слух растет… Я сама слышала, говорят, что, мол, среди большевиков действует в профессиональных союзах провокатор, агент охранного отделения…

— Клавдия, какая это низость со стороны меньшевиков: кричать об единстве, кричать о разоружении фракций — и тут же пускать подлые слухи о нас, а нам никаких обоснованных данных официально не сообщать! Как вы это назовете? А ты, Павел, с твоими подозрениями, — как мог ты, подпольщик, хоть еще и с небольшим опытом, как мог ты допустить, что охранка в качестве филера для встречи тебя на вокзале пошлет только что завербованного провокатора? Зачем? Только затем, чтоб нам легче было расшифровать его!.. И главный твой довод взялся из болтовни самого же Прошки: как его там арестовали, как выпытывали… И вот вы оба готовы уж сделать из Прошки хитреца из хитрецов. А он еще щенок белогубый. А не взглянуть ли, ребятишки, на дело иначе? Почему это Связкин и меньшевики никаких данных нам не сообщают? Не потому ли, что у них и нет ничего, кроме пустых подозрений? Вот тогда скажите, почему же они орудуют непроверенными подозрениями? А не оттого ли, что им на руку политическая сплетня о подполье: не идите, мол, в подполье, там кишмя кишит провокаторами! Что вы на это оба скажете? На деле, может быть, не так уж явно, не так уж намеренно, не так откровенно, не так осознанно, но, как ты ни кинь, они предрасположены ошибиться скорее в эту сторону. Подозрения, обвинения против подполья, темные слухи, туман, сплетни, — все это для них живой политический капитал.

— Ой! — воскликнула Клавдия. — Как далеко это может нас завести — такое отвлеченное рассуждение… Сундук, ради бога не увлекайтесь…

— Что? Что может меня далеко завести? Бережное, щепетильное отношение к чести, к репутации наших людей?

— Постойте, Сундук, — остановила его Клавдия. — Знаете, чего я боюсь больше всего? А вдруг подозрения подтвердятся и нас потом обвинят в укрывательстве провокаторов… Тогда скажут: «Большевики сделали это из-за своего фракционного престижа». Что тогда? Подумайте, Сундук! Не будет ли это торжеством для врагов подполья?

— А что же, по-твоему, я таких простых вещей не знаю? Наш спор с тобой, Клавдия, о другом… Ты забываешь политическую подкладку. Ты видишь одно: обвинения, подозрения. И ты хочешь от этого скорей всеми способами отделаться и только в эту сторону направляешь свое внимание, и это для тебя заслоняет все остальное…

Сундук повернулся ко мне:

— Ты что помалкиваешь, Павел?

— Взвешиваю, Сундук.

Клавдия перебила нас:

— Как ни рассуждайте, а все-таки нужно расследование.

— Я уже поручил Тимофею, — ответил Сундук, — расследовать тихонечко, без шуму, какие есть факты. Почему Тимофею? На это причина простая: он в рабочей среде — как рыба в воде, всех знает и его все знают…

Клавдия снова перебила:

— Не Тимофей один и не втихомолку, — нужна комиссия. Нужно, чтоб широко об этом рабочие знали.

— Если понадобится — будет и комиссия.

— Нет, она нужна сейчас.

— Отличай, Клавдия, скорое от скороспелого. Действовать надо обязательно. Но так же обязательно надо избегать и недержания речи и недержания действия… В деле Прохора обязательно надо расследовать факты тщательно и, конечно, добросовестно и беспристрастно. Но ни на минуту не забывайте, кто и в каком освещении этих фактов политически заинтересован. Главное — политический свой фонарик держите неугасимым. Положим, подтвердится, что Прохор провокатор… Так-с. Конечно, мы примем это за несчастье. Так ведь? А Связкин? А меньшевики? Они примут это как праздник, как торжество. В этом-то и различие в наших подходах к делу. Меньшевикам — лишь бы найти хоть какую-нибудь зацепку и обвинить, а нам — как добраться до истинной правды. Верно это или нет?

— Верно-то верно, — отозвалась Клавдия. — А предосторожность? Организация должна быть ограждена… На мой взгляд, я бы считала, что и Павла нужно временно отстранить от подпольных связей.

— Меня?

— Да, вас, Павел. Нам с Сундуком удалось оторваться от Прохора, а вам… И бросьте вы эту проклятую шапку!

— Гм… бросить шапку?

Сундук возмутился:

— Ты, Клавдия, увлекаешься. Можно ли так: при всякой политической сплетне сразу отсекать наших людей от организации — на время, мол, разбирательства. Это, пожалуй, обернется еще тягостнее, чем аресты.

В дверь постучали, и вошел Степа, серпуховской Степа! Вчера еще желторотый птенец, только что опоясанный мною на битву, вчера еще мальчик из уездного фабричного захолустья, сегодня он уже работник московской партийной организации и подпольщик. Я почувствовал в нем эту перемену, лишь только он заговорил.

Однако мое присутствие чем-то смущало его во все время разговора с Сундуком и Клавдией. Это было, наверное, то смущение, которое чувствует ученик, когда выступает на ролях самостоятельного мастера в присутствии своего вчерашнего учителя.

— А самое главное у меня — неприятность, и не знаю, как мне с этим быть, — рассказывал Степа. — В прошлый раз наметили, чтобы я нынче вечером побывал у рабочих на дому, которые живут в Нижних Котлах, и еще в одном общежитии, на рабочих спальнях… поговорить о разных делах под видом делегата от текстильного профессионального союза…

— Так, так, — подбодрил Сундук, — хорошо, Степан, хорошо, говори дальше.

— Значит, можно мне нынче идти или рискованно будет?

— Чего рискованно? — рассердился Сундук.

— А вы новость еще не знаете? Провал у нас в профессиональном союзе… Арестованы два члена правления… ленинцы.

— Когда? Где? При каких обстоятельствах? — затревожились мы все трое.

— Нынче под утро, один у себя дома, а один в правлении. К ним, говорят, Прохор рябовский привязался и был будто бы на квартире у того, который на дому взят… И выдал, конечно…

— А ты тут при чем?

— А я с Прошкой связан: спасал его после выступления на легальном собрании… Да я не за себя опасаюсь, мне ничего не страшно. Но меня рабочие ведь в толчки могут прогнать: «А, скажут, это тот, из Прошкиных приятелей…» И без того на днях случилось такое неприятное дело… поспорил с махаевцем о политике…