на советский блок[626]. Тем не менее когда речь шла о промышленном оборудовании, последние настаивали на тестировании приобретенного у СССР оборудования перед следующим заказом и в основном использовали это оборудование в дополнение к тому, что было куплено в Англии и Западной Германии[627].

Выбиваясь из общего ряда, Гана, однако, не смогла улучшить свое финансовое положение благодаря интенсификации отношений с советским блоком. За поставки ганского какао Советский Союз и другие социалистические страны рассчитывались – наличными или другими товарами – медленно, что порождало ситуацию хронической задолженности СССР перед Ганой на протяжении нескольких лет. Это подталкивало к проведению периодических встреч, на которых лидеры стран коммунистического блока подвергались критике со стороны должностных лиц Ганы[628]. Постоянные напоминания о долге сочетались с обычными жалобами на отсутствие обслуживания советских товаров, отсутствие каких-либо советских усилий по продвижению своей продукции на рынках Ганы и пренебрежение со стороны СССР к адаптации товаров к влажным тропическим условиям Ганы – все это создавало серьезные препятствия на пути реализации советских товаров на ганском рынке[629]. Стандартный ответ советских должностных лиц заключался в том, что они были обмануты чиновниками правительственных министерств и представителями частных компаний, отказывавшимися платить за советские поставки[630]. Это, конечно, имело мало общего со структурными проблемами, которые больше всего беспокоили Гану, но это также мало способствовало укреплению доверия к советским чиновникам[631].

Если советские отношения с Египтом стимулировались политическими амбициями Насера и сдерживались экономическими реалиями, то в ганско-советском взаимодействии наблюдалась обратная тенденция: политический выбор был обусловлен ограничениями мирового экономического развития, советскими технологиями и ресурсами[632]. Она была очевидна в 1965 году, в период максимального сбора урожая в Гане и минимальных цен на какао в мире. Неслучайно возглавляемая министром финансов Ганы К. Амоако-Аттой делегация прибыла в Москву с целью узнать, могут ли они продать больше какао, чем было изначально запланировано, и сделать это по более высокой цене[633]. Советские представители, вероятно, были более лояльны к такого рода просьбам, чем крупные, такие, как Cadbury, ориентированные на прибыль компании, которые покупали большую часть ганского урожая какао. По прошествии семи лет СССР все еще боролся за закрепление своего присутствия и обеспечение коммерческих выгод в стране, которая продолжала ориентироваться на Запад (практически извиняясь за сам факт отношений, Атта сказал советским руководителям, что Гана хотела бы больше походить на Соединенные Штаты, но резервы страны были уничтожены сохраняющимися низкими ценами на какао). В ответ министр послушал лекцию о преимуществах торговли с Советским Союзом, в которой не задействована твердая валюта[634]. В тот год Советский Союз действительно купил большую часть богатого урожая Ганы и по более высоким ценам, чем западные страны могли себе позволить.

Исследуя советский импорт какао, экономист Хэнсон поставил под сомнение конкурентоспособность советской торговли – выходящая за рамки простого вопроса о цене проблема. Так, какао-бобы могли быть относительно однородным товаром, а оборудование, которое Гана получала взамен, – явно нет [Hanson 1971: 69]. Хэнсон утверждал, что обмен не был равным. Во-первых, чтобы создать условия для переговоров с СССР, Гане пришлось отказаться от строгих ограничений на импорт предметов роскоши. Во-вторых, советские поставки, при помощи которых оплачивался этот импорт, еще предстояло реализовать, а на это требовалось время, в результате чего предполагалось образование общего профицита с Советским Союзом в размере 45 млн долларов, что отрицательно сказалось на стесненном в средствах и преследуемом кредиторами правительстве Ганы. И наконец, советское оборудование, возможно, было переоценено – старый бич бартерной торговли. Ганцы, вероятно, рассматривали этот обмен в целом как выгодный, поскольку коммерческие отношения, которые Нкрума построил с СССР, пережили его свержение в 1966 году, когда ему на смену пришло открыто прозападное правительство[635]. В конце концов, советский спрос, даже если он удовлетворялся на бартерных условиях, приводил к увеличению мирового спроса, а следовательно, и мировых цен. Хэнсон пришел к выводу, что «советский импорт сырьевых товаров действительно может работать в более “западном” ключе, чем предполагалось», по крайней мере в случае Ганы[636]. Гана, в отличие от Индонезии, которая практически отказалась от советской помощи после переворота Сухарто, продолжала закупать советское промышленное оборудование, чтобы выполнить свои экономические задачи. Советский Союз не монополизировал внешнюю торговлю Ганы, как было в случае с Кубой, имеющей монокультурную экономику, но, с другой стороны, первая никогда не страдала от такой же политической и экономической враждебности Запада. Со временем советский рынок какао оказался удобным средством для решения проблем с платежным балансом Ганы, но ее крупнейшим потребителем оставалась более или менее дружественная Западная Европа. Можно задаться вопросом, какую экономическую систему выбрали бы кубинцы, если бы обладали той же политической и экономической свободой, что и Гана.

Гвинея представляет собой противоположный Гане пример. У лидеров обеих стран было видение панафриканского движения, которое соответствовало советскому антиимпериалистическому дискурсу, но кремлевские чиновники не приписывали такому месту, как Гвинея, стратегической роли. Взаимодействие с бедной западноафриканской страной не помогло бы сэкономить в процессе приобретения дефицитного товара твердую валюту, что могла предложить располагающая запасами кофе Гана. И все же отношения Гвинеи с Советским Союзом были более тесными. Это парадоксальное взаимодействие завело обе страны в период холодной войны в тупик. Стремление Гвинеи к независимости в 1958 году и ее последующий поворот в сторону Советского Союза были ориентированы на противостояние, подобно траекториям Индонезии и Египта, а также Кубы, проследовавшей по ней годом позже. Это был союз, скрепленный не магнетизмом советской власти, а отторгающей от себя гегемонистской политикой Запада. В отличие от Ганы, Гвинея относилась к переговорам с СССР серьезно. Отношения между двумя странами установились быстро. Но без экономической основы, на которой можно было бы построить прочные связи, поддерживать их могла бы только чрезвычайно враждебная политическая обстановка. В ее отсутствие они быстро переросли во взаимную неприязнь, и обе страны понесли экономические потери.

В 1957–1958 годы Французская империя переживала полномасштабный политический кризис; правительства сменяли друг друга в сложной обстановке войны Алжира за независимость. В начале лета 1958 года Ш. де Голль был официально назначен премьер-министром и, не теряя времени, предложил новую конституцию, которая легла в основу Пятой республики. Осенью был созван общеимперский референдум с целью ратификации проекта этой конституции, и де Голль недвусмысленно дал понять, что будущие дружественные отношения между Францией и любой заморской территорией возможны лишь в случае голосования жителей колоний за этот проект. По общему мнению, А. С. Туре, лидер Гвинейской демократической партии, предпочел бы подчиниться, однако